В мире ослепленных тьмой может солнцем показаться пламя от свечи
04.03.2010 в 11:25
Пишет TrashTank:03.03.2010 в 22:59
Пишет Мишка Ушастик:Рассказ
В продолжение темы публикую небезынтересный рассказ комрада Free fencerа. всех желающих приглашаю к обсуждению.
Рейтинг: NC-17
Warning: Отношение автора к главному герою нейтрально-негативное. Текст представляет собой авторское размышление на заданную тему и не имеет особых литературных или художественных достоинств.
текст
Убить себя очень просто.
Можно шагнуть под автомобиль – и тогда, если повезет, все случится очень быстро. Только жаль водителя. Черт с ним, с правосудием. Но вдруг попадется совестливый человек, который ночи спать не будет, вспоминая твои размазанные по асфальту мозги?
Некоторые вешаются на люстре. Но это неэстетично. И не потому, что труп – дурной предмет интерьера. Просто содержимое твоего кишечника окажется у тебя в штанах. Или в колготках, если тебя угораздило родиться дамой. Таким тебя и найдут.
Некоторые предпочитают резать вены. Недурная затея. Если ты вскроешь руку от локтя до запястья, тебя не спасут. Но это медленная смерть.
Впрочем, на это мне было плевать. Я не стал заморачиваться с теплой ванной, просто поправил заточку ножа, постелил на пол клеенку, чтобы матери не пришлось долго отмывать кровь, и разрезал себе вены. На левой руке. На правой не получилось – рукоять ножа выскальзывала из пальцев. Должно быть, я перерезал сухожилия.
Убедившись, что кровь стекает в раковину, я взял со стиральной машинки заранее прикуренную сигарету и от души затянулся. По моим прикидкам, ждать придется минут десять от силы, но даже эти десять минут надо как-то провести. Хоть бы книжку взял, что ли… Суицидник.
Вспомнить минувшую жизнь? Ну ее к черту.
Я сидел на табуретке перед умывальником, положив скрещенные ноги на борт ванной, курил, смотрел, как растворяется в воздухе дым.
Мать придет через три часа. Успею.
…Кажется, я начал засыпать, потому что первая судорога едва не сбросила меня на пол. Я жадно хватал губами воздух, сердце билось, как сумасшедшее, и страшно болело. Перед глазами плыли круги, разноцветные на черном.
Судороги пошли одна за другой, и я все-таки упал, ударившись затылком об унитаз, пятная кровью заботливо подстеленную клеенку и собственную одежду. Отчетливо запахло мочой. То ли из унитаза, то ли…
На глазах выступили слезы. Я до последнего надеялся, что не обгажусь.
- Вот скотина!..
Это было последнее, что я услышал.
Или первое?..
- С-сука!
Незнакомец не заикался, он просто был в ярости и от этого почти шипел.
- Вставай!
Я не могу встать, я же мертв. Это так просто…
…Оказалось, что могу. Меня подняли за шиворот и поставили на ноги, но колени все время подгибались, так что я висел, как паршивый кот.
Передо мной стоял высокий мужчина в военной форме. Кажется, у него на груди была медаль и какой-то значок. Я никак не мог разобрать, какой. А потом стало не до этого – мужчина коротко, без замаха, врезал мне в челюсть. А потом еще раз, и еще – я мотал головой, мыча от боли и все порывался упасть, но меня крепко держали.
- Т-тварь!
От удара в живот я согнулся пополам, кашляя и задыхаясь, и экзекуция временно прекратилась. Откашлявшись, я проскулил, не поднимая головы, чтобы вновь не получить в челюсть:
- За чтооо?
На землю упал чей-то плевок. Наверное, он был презрительным. Я не видел.
- Посмотри на меня.
Я не хотел на него смотреть. Я вообще ничего не хотел. Никогда не верил ни в ад, ни в рай, но дело пахло Преисподней – в раю не бьют на входе. Я читал.
Вокруг стояла тишина, и я осмелился разогнуться.
Военный молча смотрел на меня и взгляд его был откровенно брезгливым.
А между тем, я его знал. Старые фотографии, которые мать хранила за стеклом буфета – он был на каждой из них. У стены Рейхстага, в обнимку с товарищами; где-то в поле, сидя на броне подбитого немецкого танка; на вокзале после выписки из госпиталя, с чемоданом и рукой на перевязи – это единственная фотография, где он с мамой.
- Дедушка…
- Капитан Максимов, - холодно поправил меня дед. А я жадно всматривался в его лицо. Морщин почти нет, волосы едва тронула седина… Он погиб в сорок лет, спустя несколько месяцев после войны.
- Куда его, товарищ капитан? – спросил кто-то, стоявший за моей спиной. Голос был звонкий, почти мальчишеский.
- К штрафникам, - с трудом выговорил дед. Видно было, что ему очень хочется отвернуться.
Я не видел, куда меня тащат. Все было как в тумане, но я иногда выхватывал взглядом отдельные предметы – одинокую березу с посеченным осколками стволом, груду деревянных ящиков, влажное от росы кострище…
Что произошло потом, я не понял. Кажется, меня просто сбросили в очень глубокий, до краев наполненный туманом овраг.
- Товарищ!.. Миленький!.. Ну приходи же в себя, они сейчас в наступление пойдут!
Кто-то тряс меня за плечо, бормоча едва понятные слова. Пахло влажной землей и гарью.
- Кто? – непослушными губами спросил я.
- Санинструктор Сафонова! Держись, хороший мой, доползем до наших… За меня держись, давай руку..
Кажется, ей в голову не пришло, что я не спрашивал ее имени. Я хотел знать, кто пойдет в наступление.
Попытавшись дотронуться до виска, я понял, что моя голова обмотана бинтом. Ближе к затылку бинт был влажным. Челюсть болела, живот тоже – капитан Максимов, запретивший звать его дедом, прошелся по мне от души.
- Осколком задело, - торопливо прошептала девушка, которую я до сих пор не удосужился рассмотреть. – Не трогай, я зашью потом…
Закинув руку ей на плечи, я полз, временами утыкаясь лицом в сырую землю и пережидая леденящий душу свист в небесах. Кажется, именно так должен выглядеть минометный обстрел. А может, и нет. Я о нем только читал.
Голова кружилась, я очень хотел заснуть, но Сафонова тянула меня за собой. У нее были очень тонкие руки и грязная форма. Должно быть, она ползала по этому распаханному полю целый день.
В небе опять засвистело, и мы скатились в воронку от бомбы.
- Потерпи, - попросила девушка, поглядывая вверх. Красивые глаза. В других обстоятельствах я пригласил бы ее в клуб, но какие тут клубы… Что за чертовщина такая, я же точно знаю, что умер. Может быть, она тоже мертва?..
Я украдкой дотронулся до ее запястья. Это можно было принять за благодарность, но я просто проверял пульс. Сафонова улыбнулась. Кажется, я ее смутил.
Сердце девушки билось.
Тогда я посмотрел на свою руку. Чтобы обнажить предплечье, мне потребовалось закатать рукав гимнастерки, и только теперь я понял, что одет в форму красноармейца…
- Который сейчас год? – тупо спросил я, рассматривая свои сапоги.
- Сорок третий, - немного испуганно ответила медсестричка. – Так сильно контузило? Ты потерпи чуток, наши близко.
Я недовольно повел плечом. Какого черта. Я собирался просто умереть. Что теперь, снова резать вены? Так нечем… Или просто подняться во весь рост и надеяться, что застрелят?
Припомнив кулаки деда, я поморщился. Челюсть болела до сих пор. Все это очень походило на издевательство.
- Ну, поползли, что ли… - предложил я, когда заткнулись минометы.
- Успеть бы, - непонятно к чему сказала она, помогая мне выбраться из воронки. Сапоги скользили в грязи, к тому же меня мутило – не то у капитана Максимова была тяжелая рука, не то ранение в голову давало о себе знать. Где я только взял его…
Мы не успели.
Наши окопы были уже пусты. В первой линии я нашел полузасыпанный труп. Не знаю, хоронили его, или со стен окопа просто осыпалась земля. Судя по тому, что я видел, здесь стояла какая-то очень одинокая рота. Стояла стойко, отступила организованно. Я надеялся подобрать брошенную винтовку или ППШ, но нашел только простреленную каску.
- Нужно догонять, - обронила санинструктор. Она поминутно тревожно оглядывалась, и я мог ее понять – со стороны перелеска надвигались темные фигуры немцев, а нам предстояло отступать через поле.
- У меня только пистолет, - Сафонова закусила губу. – Может быть, они нас не заметят?..
- Здесь прятаться негде, - я покачал головой. - Как только мы вылезем из окопа, нас подстрелят. Дай мне оружие?
- А ты можешь стрелять? У тебя же голова…
- У всех голова. Дай мне пистолет и ползи отсюда. Я попробую их отвлечь.
Я знал, что у меня нет ни единого шанса, но он и не нужен был мне, этот шанс. Все происходящее казалось мне сном, но этот сон был реальнее, чем все, что происходило со мной… Наяву?.. При жизни?..
Неважно.
Последний раз я стрелял в тире на Горьковской. Сейчас я даже не знал, смогу ли достать кого-нибудь из нагана на таком расстоянии. Какая вообще у него дальность боя?..
На всякий случай я решил подпустить немцев поближе.
Сафонова медлила, и мне пришлось рявкнуть на нее. Кажется, она заплакала, но все же ушла по траншейному ходу.
Я начал стрелять, когда фашисты оказались на расстоянии пятидесяти шагов от окопа. Выбранный мною толстяк нелепо взмахнул руками и осел на землю, зато уже следующий, шедший за ним, не стал долго возиться и метнул гранату.
Наверное, стоявшие здесь ребята здорово потрепали немцам нервы…
Граната перелетела мой окоп и разорвалась где-то далеко в поле. Я успел выстрелить еще раз и только потом услышал истошный женский крик.
На мгновение все замерли, а он тянулся и тянулся на одной ноте, потом прервался и перешел в короткие, но очень громкие всхлипы.
Очень похоже кричала у меня под окном сбитая машиной собака, которой переехали обе задние ноги. Она умирала так долго, что я матом покрыл водителя и вышел посмотреть, что можно сделать, но дворник управился быстрее.
Сейчас за моей спиной кричала санинструктор Сафонова, хрупкая девушка, которая пыталась вытащить меня с поля боя…
Этот вопль убеждал в реальности происходящего, и мне вдруг стало настолько мерзко, что я поднялся во весь рост. В барабане оставалось пять патронов, я успел выпустить три. А потом что-то обжигающее ударило в грудь пониже сердца, и я упал на дно окопа, отмечая, каким неожиданно мутным становится небо перед глазами…
… Меня снова держали, но на этот раз никто не бил. Максимов поил меня водой из солдатской кружки, а я пил, кусал губы, чтобы не орать, и снова пил, пока не согнулся пополам. Меня выворачивало наизнанку, на траву лилась вода. Я никогда не думал, что можно блевать и плакать одновременно.
Когда мне полегчало, меня посадили на траву. Дед стоял рядом и смотрел на меня с очень странным выражением, словно… Жалел?..
- Капитан, ей было очень больно, - поделился я. – Как же ей было больно…
Максимов нагнулся, чтобы заглянуть мне в глаза, и я поразился тому, какой усталый у него взгляд.
- Добро пожаловать, - без малейшего пафоса сказал он и протянул мне платок.
URL записиВ продолжение темы публикую небезынтересный рассказ комрада Free fencerа. всех желающих приглашаю к обсуждению.
Добро пожаловать
***
Рейтинг: NC-17
Warning: Отношение автора к главному герою нейтрально-негативное. Текст представляет собой авторское размышление на заданную тему и не имеет особых литературных или художественных достоинств.
***
текст
Там свет, которого ты жаждешь…
Иоахим дю Белле
Иоахим дю Белле
Убить себя очень просто.
Можно шагнуть под автомобиль – и тогда, если повезет, все случится очень быстро. Только жаль водителя. Черт с ним, с правосудием. Но вдруг попадется совестливый человек, который ночи спать не будет, вспоминая твои размазанные по асфальту мозги?
Некоторые вешаются на люстре. Но это неэстетично. И не потому, что труп – дурной предмет интерьера. Просто содержимое твоего кишечника окажется у тебя в штанах. Или в колготках, если тебя угораздило родиться дамой. Таким тебя и найдут.
Некоторые предпочитают резать вены. Недурная затея. Если ты вскроешь руку от локтя до запястья, тебя не спасут. Но это медленная смерть.
Впрочем, на это мне было плевать. Я не стал заморачиваться с теплой ванной, просто поправил заточку ножа, постелил на пол клеенку, чтобы матери не пришлось долго отмывать кровь, и разрезал себе вены. На левой руке. На правой не получилось – рукоять ножа выскальзывала из пальцев. Должно быть, я перерезал сухожилия.
Убедившись, что кровь стекает в раковину, я взял со стиральной машинки заранее прикуренную сигарету и от души затянулся. По моим прикидкам, ждать придется минут десять от силы, но даже эти десять минут надо как-то провести. Хоть бы книжку взял, что ли… Суицидник.
Вспомнить минувшую жизнь? Ну ее к черту.
Я сидел на табуретке перед умывальником, положив скрещенные ноги на борт ванной, курил, смотрел, как растворяется в воздухе дым.
Мать придет через три часа. Успею.
…Кажется, я начал засыпать, потому что первая судорога едва не сбросила меня на пол. Я жадно хватал губами воздух, сердце билось, как сумасшедшее, и страшно болело. Перед глазами плыли круги, разноцветные на черном.
Судороги пошли одна за другой, и я все-таки упал, ударившись затылком об унитаз, пятная кровью заботливо подстеленную клеенку и собственную одежду. Отчетливо запахло мочой. То ли из унитаза, то ли…
На глазах выступили слезы. Я до последнего надеялся, что не обгажусь.
- Вот скотина!..
Это было последнее, что я услышал.
Или первое?..
- С-сука!
Незнакомец не заикался, он просто был в ярости и от этого почти шипел.
- Вставай!
Я не могу встать, я же мертв. Это так просто…
…Оказалось, что могу. Меня подняли за шиворот и поставили на ноги, но колени все время подгибались, так что я висел, как паршивый кот.
Передо мной стоял высокий мужчина в военной форме. Кажется, у него на груди была медаль и какой-то значок. Я никак не мог разобрать, какой. А потом стало не до этого – мужчина коротко, без замаха, врезал мне в челюсть. А потом еще раз, и еще – я мотал головой, мыча от боли и все порывался упасть, но меня крепко держали.
- Т-тварь!
От удара в живот я согнулся пополам, кашляя и задыхаясь, и экзекуция временно прекратилась. Откашлявшись, я проскулил, не поднимая головы, чтобы вновь не получить в челюсть:
- За чтооо?
На землю упал чей-то плевок. Наверное, он был презрительным. Я не видел.
- Посмотри на меня.
Я не хотел на него смотреть. Я вообще ничего не хотел. Никогда не верил ни в ад, ни в рай, но дело пахло Преисподней – в раю не бьют на входе. Я читал.
Вокруг стояла тишина, и я осмелился разогнуться.
Военный молча смотрел на меня и взгляд его был откровенно брезгливым.
А между тем, я его знал. Старые фотографии, которые мать хранила за стеклом буфета – он был на каждой из них. У стены Рейхстага, в обнимку с товарищами; где-то в поле, сидя на броне подбитого немецкого танка; на вокзале после выписки из госпиталя, с чемоданом и рукой на перевязи – это единственная фотография, где он с мамой.
- Дедушка…
- Капитан Максимов, - холодно поправил меня дед. А я жадно всматривался в его лицо. Морщин почти нет, волосы едва тронула седина… Он погиб в сорок лет, спустя несколько месяцев после войны.
- Куда его, товарищ капитан? – спросил кто-то, стоявший за моей спиной. Голос был звонкий, почти мальчишеский.
- К штрафникам, - с трудом выговорил дед. Видно было, что ему очень хочется отвернуться.
Я не видел, куда меня тащат. Все было как в тумане, но я иногда выхватывал взглядом отдельные предметы – одинокую березу с посеченным осколками стволом, груду деревянных ящиков, влажное от росы кострище…
Что произошло потом, я не понял. Кажется, меня просто сбросили в очень глубокий, до краев наполненный туманом овраг.
- Товарищ!.. Миленький!.. Ну приходи же в себя, они сейчас в наступление пойдут!
Кто-то тряс меня за плечо, бормоча едва понятные слова. Пахло влажной землей и гарью.
- Кто? – непослушными губами спросил я.
- Санинструктор Сафонова! Держись, хороший мой, доползем до наших… За меня держись, давай руку..
Кажется, ей в голову не пришло, что я не спрашивал ее имени. Я хотел знать, кто пойдет в наступление.
Попытавшись дотронуться до виска, я понял, что моя голова обмотана бинтом. Ближе к затылку бинт был влажным. Челюсть болела, живот тоже – капитан Максимов, запретивший звать его дедом, прошелся по мне от души.
- Осколком задело, - торопливо прошептала девушка, которую я до сих пор не удосужился рассмотреть. – Не трогай, я зашью потом…
Закинув руку ей на плечи, я полз, временами утыкаясь лицом в сырую землю и пережидая леденящий душу свист в небесах. Кажется, именно так должен выглядеть минометный обстрел. А может, и нет. Я о нем только читал.
Голова кружилась, я очень хотел заснуть, но Сафонова тянула меня за собой. У нее были очень тонкие руки и грязная форма. Должно быть, она ползала по этому распаханному полю целый день.
В небе опять засвистело, и мы скатились в воронку от бомбы.
- Потерпи, - попросила девушка, поглядывая вверх. Красивые глаза. В других обстоятельствах я пригласил бы ее в клуб, но какие тут клубы… Что за чертовщина такая, я же точно знаю, что умер. Может быть, она тоже мертва?..
Я украдкой дотронулся до ее запястья. Это можно было принять за благодарность, но я просто проверял пульс. Сафонова улыбнулась. Кажется, я ее смутил.
Сердце девушки билось.
Тогда я посмотрел на свою руку. Чтобы обнажить предплечье, мне потребовалось закатать рукав гимнастерки, и только теперь я понял, что одет в форму красноармейца…
- Который сейчас год? – тупо спросил я, рассматривая свои сапоги.
- Сорок третий, - немного испуганно ответила медсестричка. – Так сильно контузило? Ты потерпи чуток, наши близко.
Я недовольно повел плечом. Какого черта. Я собирался просто умереть. Что теперь, снова резать вены? Так нечем… Или просто подняться во весь рост и надеяться, что застрелят?
Припомнив кулаки деда, я поморщился. Челюсть болела до сих пор. Все это очень походило на издевательство.
- Ну, поползли, что ли… - предложил я, когда заткнулись минометы.
- Успеть бы, - непонятно к чему сказала она, помогая мне выбраться из воронки. Сапоги скользили в грязи, к тому же меня мутило – не то у капитана Максимова была тяжелая рука, не то ранение в голову давало о себе знать. Где я только взял его…
Мы не успели.
Наши окопы были уже пусты. В первой линии я нашел полузасыпанный труп. Не знаю, хоронили его, или со стен окопа просто осыпалась земля. Судя по тому, что я видел, здесь стояла какая-то очень одинокая рота. Стояла стойко, отступила организованно. Я надеялся подобрать брошенную винтовку или ППШ, но нашел только простреленную каску.
- Нужно догонять, - обронила санинструктор. Она поминутно тревожно оглядывалась, и я мог ее понять – со стороны перелеска надвигались темные фигуры немцев, а нам предстояло отступать через поле.
- У меня только пистолет, - Сафонова закусила губу. – Может быть, они нас не заметят?..
- Здесь прятаться негде, - я покачал головой. - Как только мы вылезем из окопа, нас подстрелят. Дай мне оружие?
- А ты можешь стрелять? У тебя же голова…
- У всех голова. Дай мне пистолет и ползи отсюда. Я попробую их отвлечь.
Я знал, что у меня нет ни единого шанса, но он и не нужен был мне, этот шанс. Все происходящее казалось мне сном, но этот сон был реальнее, чем все, что происходило со мной… Наяву?.. При жизни?..
Неважно.
Последний раз я стрелял в тире на Горьковской. Сейчас я даже не знал, смогу ли достать кого-нибудь из нагана на таком расстоянии. Какая вообще у него дальность боя?..
На всякий случай я решил подпустить немцев поближе.
Сафонова медлила, и мне пришлось рявкнуть на нее. Кажется, она заплакала, но все же ушла по траншейному ходу.
Я начал стрелять, когда фашисты оказались на расстоянии пятидесяти шагов от окопа. Выбранный мною толстяк нелепо взмахнул руками и осел на землю, зато уже следующий, шедший за ним, не стал долго возиться и метнул гранату.
Наверное, стоявшие здесь ребята здорово потрепали немцам нервы…
Граната перелетела мой окоп и разорвалась где-то далеко в поле. Я успел выстрелить еще раз и только потом услышал истошный женский крик.
На мгновение все замерли, а он тянулся и тянулся на одной ноте, потом прервался и перешел в короткие, но очень громкие всхлипы.
Очень похоже кричала у меня под окном сбитая машиной собака, которой переехали обе задние ноги. Она умирала так долго, что я матом покрыл водителя и вышел посмотреть, что можно сделать, но дворник управился быстрее.
Сейчас за моей спиной кричала санинструктор Сафонова, хрупкая девушка, которая пыталась вытащить меня с поля боя…
Этот вопль убеждал в реальности происходящего, и мне вдруг стало настолько мерзко, что я поднялся во весь рост. В барабане оставалось пять патронов, я успел выпустить три. А потом что-то обжигающее ударило в грудь пониже сердца, и я упал на дно окопа, отмечая, каким неожиданно мутным становится небо перед глазами…
… Меня снова держали, но на этот раз никто не бил. Максимов поил меня водой из солдатской кружки, а я пил, кусал губы, чтобы не орать, и снова пил, пока не согнулся пополам. Меня выворачивало наизнанку, на траву лилась вода. Я никогда не думал, что можно блевать и плакать одновременно.
Когда мне полегчало, меня посадили на траву. Дед стоял рядом и смотрел на меня с очень странным выражением, словно… Жалел?..
- Капитан, ей было очень больно, - поделился я. – Как же ей было больно…
Максимов нагнулся, чтобы заглянуть мне в глаза, и я поразился тому, какой усталый у него взгляд.
- Добро пожаловать, - без малейшего пафоса сказал он и протянул мне платок.
Непонятно, только откуда такое ограничение. Ничего особо инфернального в рассказе не замечено...
@темы: Литературное, Творчество