с продой нас))

[З. ГорынычЪ]

03.06.2014 в 18:20

Пишет  Непальская домохозяйка:

Хочется посмотреть вот такого "Волшебника Страны Оз". Или - снять.
...Элли Санчес в свои двадцать четыре имеет за плечами трудное детство в гетто, сексуальные домогательства пьяного отчима, членство в молодежной банде и неудачный брак. Она виртуозно матерится, много курит, отменно владеет выкидным ножом, на пари пьет текилу из горлышка, а для расслабона - "Куурс" в спортивных барах, где среди посетителей преобладают коротко стриженые женщины. Элли работает пилотом в канзасском управлении "Fire&Rescue", и тамошние толстопузые самцы уже привыкли обращаться к Эллисон Санчес в мужском роде и очень, очень корректно. Единственный друг Элли - доберман Тото, тренированный по программе "телохранитель". Строго говоря, Тото - сука, но Элли одинаково ненавидит кобелей и женственность. Элли с Тотошкой неразлучны и в баре, и на работе, и даже спят в одной кровати, выпив на ночь по баночке ледяного "Куурса". Вечерами Элли с Тотошкой смотрят по ТВ трэшевые боевики и дурацкие ток-шоу. Элли ядовито комментирует экранный угар, а Тотошка взлаивает в самых нужных местах. Элли убеждена, что ее собака разумнее многих людей.



Во время патрульного облета двухместный Exec 162F Элли Санчес проваливается в пространственную дырку и терпит катастрофу в каких-то гребаных джунглях. Элли с Тотошкой выбираются из дымящихся обломков. Из-под левой лыжи Exec 162F подергиваются чьи-то ноги в высоких шнурованных ботинках из отличной рыжей кожи. Собственные берцы Эллисон - полное говно. Без всяких угрызений совести она меняет обувь. "Покойнику сапоги ни к чему, дружище," - философски говорит она Тотошке, и Тотошка отвечает: "Базара нет, сестра. Кстати, ты в курсе, что рация гробанулась?" Элли удивлена только тем, что Тотошка раньше молчал. Сапоги садятся как влитые. Элли берет из разбитого вертолета "Ремингтон-700" с оптикой и поворачивает бейсболку козырьком назад. Дорога странная - не асфальт, не бетонка, не гравийка и не проселок, а желтая керамическая плитка, как в гребаном диснеевском мульте.

...Этот парень пробудил в ней что-то давно забытое, вроде уважения к мужчинам. Он сильный и молчаливый не потому, что это круто, а потому что он действительно сильный и молчаливый. Еще у него есть топор на длинной отполированной ручке, выточенный в бритву. Парень умеет с ним управляться, но как-то странно - не как с инструментом. Топор для дровишек не носят за спиной рукоятью над левым плечом и не крутят им "мельницу". Откуда топор - он не помнит. Имени своего тоже не помнит. Похоже, воевал - в теле железа и тефлона больше, чем живого мяса, и иногда, обращаясь к Элли, он называет ее "камрад". Элли звала его "эй!", и "Джо", и "солдат", а однажды под веселую руку назвала Железным Дровосеком - прозвище внезапно прижилось. С ним... странно. Спокойно. На третью ночь, у хилого костерка, когда в зарослях что-то нехорошо хрустело и хищно взревывало, Тотошка вдруг сказал: "Вспомнил! Помнишь, в том кино с Арнольдом? "В наше херовое время лучший спутник для женщины - это робот-убийца." "Цитата неточная по форме, дружище", - задумчиво сказала Элли, поглаживая приклад "семисотого", - "но до чего же верная по содержанию..."



...Еще старый добрый Кинг считал, что кукурузные поля таят в себе немало жутких вещей. Тот тип стоял посреди кукурузного поля, считая ворон. Сперва Элли Санчес приняла его за чучело и решила пристрелять на сотню свой "льюпольд 9х50" - и промазала от неожиданности, когда "чучело" помахало вялой ладонью и крикнуло: "Хэй, привет! Чего это вы такие серьезные?"Его чертова вечная улыбка, словно нарисованная несмываемым маркером. Его соломенный хаер, торчащий как попало. Его манера говорить и вести себя - черт, да любой чувак с ай-кью ниже сотни счел бы этого мягкорукого улыбашку полным придурком, но Элли умела слышать... так вот, Парень-Из-Кукурузы изъяснялся готовыми коанами, и он, твою мать, был умнее всех, кого Эллисон до сих пор встречала на своем пути. Вертя в мягких пальцах скальпель и застенчиво улыбаясь, он сказал: "Называйте меня Страшилой... пожалуйста". И это имя... было правильным. Так же, как правильным было решение взять его с собой. Любой менеджер по продажам в ужасе "сделал бы ноги", любой коп, не раздумывая, влупил бы свинцовую пилюлю в соломенную башку. А Элли Санчес просто понравилось, как выглядит медицинская сталь в его руке.



...Она знает, сказал Тотошка, когда привел ее в лагерь. Мы все идем по этой дороге, но только она знает, что ждет в конце. "Поправка, милый, - сказала ему новая подружка мурлыкающим, невероятно сексуальным контральто. - Я знаю, чем кончается дорога, но понятия не имею, что ждет нас в конце пути." "Это Львица", - сказал Тотошка, - "и она идет в Изумрудный Город". Если бы Элли смотрела тот старый, сделанный в СовСоюзе, мультфильм, она назвала бы это Багирой - за голос, конечно - а так... Львица, Lioness, тоже хорошо, Лев - еще лучше, и к черту гребаный гендер. Хотя, конечно же, львом оно не было: белая, огромная, хищная тварь, текучая, как вода, опасная, как зима, разумная и с даром речи. Здесь многие хищники умели говорить; Элли уже успела свыкнуться с этим странным обстоятельством, и, по правде говоря, оно ее неиллюзорно радовало. Ведь в разумных зверей незачем стрелять - можно договориться. Элли не любила стрелять в зверей. В людей - другое дело. Двуногие понимают язык оружия лучше всех других наречий.



...Вообще местное зверье вызывает оторопь. И растения тоже. Маковые бутоны цвета темной, венозной крови величиной с детскую голову, приторно пахнущие хлороформом. Мыши-альбиносы, живущие наподобие муравьев или пчел, повинующиеся своей королеве, как рой повинуется матке. Саблезубые тигры, которые на самом деле не были ни тиграми, как на Старой Земле, ни даже разумными, как в Дивном Новом Мире, но оставались, как и положено, плотоядными - и Элли все-таки пришлось стрелять, а Железному Дровосеку пустить в ход топор. Кровь на лезвии была черной, вязкой, как смола, и въедалась в сталь, как кислота. ("Что, дьявол побери, у вас тут случилось, Лайонесс?! Ядерная война? Утечка боевых штаммов? Эксперименты с генной инженерией?" - "Много слов, Элли, смысл которых темен для меня. Мир сдвинулся с места - вот все, что я знаю.")

...Вокруг костра круг зыбкого желтого света - шагов пятнадцать, не больше - и все, что за этим кругом, есть неизвестность, и этот факт, как ничто, мотивирует остаться в живых. У костра Эллисон Санчес, двадцати четырех лет, в пропотевшей майке цвета хаки и армейских штанах, заправленных в высокие эльфийские сапоги. Прядь сальных волос свисает ей на лоб из-под бейсболки с надписью "Kansas Fire Dept." На коленях - винтовка с оптическим прицелом. Больше всего на данный момент Элли занимают простые, практические мысли о том, что патронов к "рему" чертовски мало, всего штук тридцать, и осталось три сигареты "лаки страйк", а курить охота так, что без колебаний убила бы за пачку "мальборо", и нехудо бы почистить ствол после стрельбы, но шомпола и ружейного масла в этом Неверлэнде хер найдешь. А потом она поднимает глаза. Она видит мирно спящих рядом Тотошку и Льва - чудовищная лапища последнего по-хозяйски заброшена на Тотошку, доберман не возражает. Поодаль беседуют - этих сон не берет, можно не беспокоиться за ночную стражу - Страшила с Железным Дровосеком. Негромкий, неторопливый, скупой на жесты и слова разговор двух равных, хорошо узнавших, с какой стороны открываются двери в ад. Лишь отдельные слова различимы сквозь треск пламени. "...Допустимые потери... Термобарический боеприпас... А мне, знаешь, с ножом сподручнее..."

Неожиданно для себя самой она произносит:

"У меня такое чувство, будто я собрала какой-то паззл. И все части наконец встали на место."

И вроде бы ничего особенного не происходит, но это какой-то очень важный момент. Ей кажется, будто далеко-далеко, на пределе слышимости, звенит невидимая струна, на которой держится что-то огромное и удивительное, вроде ее собственной судьбы. А потом эта струна лопается.

И Страшила с негромким смешком говорит:

"Ка-тет, Элли. Мы все ждали, когда же ты это поймешь."

...На рассвете они видят Город.



(Здесь и далее - персональный глюк автора, упившегося и укурившегося на ночь глядя, а главное - начитавшегося Арчета. Автор - зеркало. Кривое. Поэтому, начитавшись талантливого, автор некоторое время криво отражает. Имею в виду попытку рифмоплетства - охохо, давненько я этим не баловался... Но, раз уж стих родился, не выкидывать же его?..)

...На рассвете с холма они видят Город.

"Вот это?" - говорит Элли. - "Этот мертвецкий морок?!"
И в ее голосе недоумение
смешано с отвращением.
Город лежит под ними
в огромной, почти идеально круглой ложбине:
как Изенгард в долине Исены,
как Цитадель в Чарах,
как Колыбель Блейна Моно в Луде,
как объеденный насекомыми торт на гигантском блюде.
Силуэт на восходе вызывает неясный страх.
Слишком далеко, чтобы разглядеть существенные детали,
но достаточно близко, чтоб на затылке встали
волосы дыбом. Этот город в рассветных лучах
источает призрачный ядовитый свет,
при виде которого вспоминается всякий бред:
оружейный плутоний, дневники Марии Кюри,
белый фосфор и, черт ее подери,
смертельная опухоль-рак.
Имей она цвет - она бы светилась так.
И, прямее лазерного луча,
бежит дорога из желтого кирпича,
плоскую, будто стол, безжизненную равнину
рассекая на две половины.
Там и здесь на ней -
- на равнине - возвышаются груды камней:
то ли следы проползавших эпохи назад ледников,
то ли руины гранитных особняков.
И над всей этой жутью встает рассвет,
безмятежно-бессмысленный, как всегда.

Элли смотрит. Элли снимает бейсболку. "Нет", -
- говорит она, - "как хотите, ребята, но я не пойду туда."

"Вот это?" - спрашивает Элли, и в ее голосе недоумение мешается с отвращением. Город лежит под ними в огромной, почти идеально круглой ложбине - как Изенгард в долине Изена, как Цитадель Госпожи в Чарах, как объеденный жадными детьми торт на блюде. Слишком далеко, чтобы можно было разглядеть детали - но в рассветных лучах он источает призрачное зеленое свечение. Этот цвет заставляет вспомнить полигон в Аламогордо, и белый фосфор, и ядовитые отходы, какими их показывают в малобюджетных фильмах. Дорога из желтого кирпича упирается в самую сердцевину, прямая, как лазерный луч или как нож, разрезающий тот самый торт. А по обе стороны от дороги ровное, как стол, безлесное пространство, покрытое жесткой, короткой, тускло-зеленой травой. Унылое однообразие равнины нарушают лишь разбросанные по ней там и сям груды камня, в которых - в зависимости от настроения - можно опознать скальные выходы или руины древних монументальных построек. - "Значит, все-таки гребаные атомки? Черта с два я туда полезу, вот что. Сдается мне, там каждый камень фонит, как маленькая Хиросима."

"Это изумруды, Элли," - мягко говорит Львица.
"А?.."
"Изумруды. Такой драгоценный камень. Их очень много в Изумрудном Городе. В стенах, на крышах, везде. Они и дают такой цвет, когда на них падают солнечные лучи. Жители города даже вынуждены постоянно носить специальные очки, чтобы защитить глаза от сияния своих драгоценностей. Такова воля Великого Гудвина, и говорят еще, будто изумруды защищают город от злых чар. Гудвин, Великий и Ужасный, правит этим городом, и именно к нему мы идем, чтобы задать свои вопросы и получить на них ответы."
"Good-win," - задумчиво произносит Страшила Мудрый, словно пробуя имя на вкус. - "Звучит, как название второсортного казино, а? Я бы крепко подумал, прежде чем одолжить десятку парню с таким именем."
"А мне насрать, что ты там себе думаешь, парень," - раздраженно говорит Львица. За этим раздражением стоит нечто большее, нежели простая досада, вызванная глупостью собеседника. Так, должно быть, отвечал бы истинно верующий, когда б его попросили научно обосновать прогулки по воде пешком, и в сексуальном контральто вдруг появляется намек на рычание. Это знак слышащему: "не тронь моих священных коров, и я не трону тебя." - "Я слышала о нем от самой Стеллы, а Стелла не может лгать. Имя Гудвина вселяет надежду в живущих. Говорят, он всемогущ, или, по крайней мере, близко к тому. Говорят, что он - аватара творца этого мира. От его имени правит Совет Десяти Лучших, а сам он никогда не выходит к людям. Но иногда, очень редко, если он сочтет кого-то достойным - он примет просителя. И еще, говорят, он может исполнить твое желание, если оно будет истинным. Любое желание. Теперь спроси меня, зачем я туда иду, и я отвечу: за знанием. Этот мир болен, и мне нужно знать причину. Тогда, может быть, я смогу что-то сделать, чтобы исправить искаженное. А о чем собираешься просить Гудвина ты, чужак из чужой страны, Человек, Который Смеется?"

Страшила вроде бы собирается ответить, и может быть, даже колкостью, однако слово остается несказанным. С застывшей на лице улыбкой и невероятной тоской во взгляде он долго смотрит в долину, где пылает призрачным фосфорным светом город, похожий на сон наркомана.

"Дай мне веру," - говорит он негромко и очень серьезно. - "Забери, к дьяволу, все мои гребаные мозги и дай мне просто поверить, как верят дети. И клянусь, я назову тебя богом."
"Память", - внезапно и резко, будто проснувшись, произносит Железный Дровосек. - "Пусть он сделает что-нибудь с моей памятью."
"Ты хочешь вспомнить?" - зачем-то уточняет Элли. Человек из стали качает головой из стороны в сторону. Медленно-медленно, кажется, что можно услышать тоненькое гудение сервоприводов.
"Нет. Забыть."
"Но ведь ты и так..." - начинает Элли. И чувствует прикосновение мягких пальцев к плечу.
"Не тронь солдата, Эллисон, он знает, о чем говорит", - говорит Страшила. - "Лучше скажи - раз уж все мы ввязались в эту дурацкую игру - а чего просила бы ты, случись тебе попасть на прием к творцу этого мира? Только помни: нужно быть осторожным, загадывая желания. Ведь они, знаешь ли, могут исполниться."
Элли не сразу находится, что ответить. "Видишь падающую звезду? Скорее загадывай желание!" Что загадать, стоя на краю рассвета в гребаном Неверлэнде - миллион баксов наличными? Американскую мечту? Ужин с Элвисом или счастья для всех живущих? Происходящее внезапно кажется ей нелепой сценой из детской сказки, и она сама себе представляется полной дурой. Поэтому Эллисон Санчес злится и говорит первое, что приходит в голову.
"Да я просто хочу вернуться домой", - зло говорит она. - "В свою, мать ее так, односпальную квартирку в Канзасе. К своей работе. К Роналду, мать его, Макдоналду и старому доброму рок-н-роллу, чтоб слушать его на пустой автостраде 70 на скорости девяносто миль в час. Еще я хочу блок "Лаки Страйк", прямо сейчас, и чтобы жирная скотина Рик Рейнальдо подцепил сифилис, и еще... а, черт, на что ты там смотришь, Тотошка?"
"Нас встречают", - хрипло говорит доберман, указывая лапой куда-то вниз, в долину. Там стоит человек. Две минуты назад его еще не было, а теперь он есть, прямо посередине дороги из желтого кирпича, стоит неподвижно на разделительной полосе (если бы там была разделительная полоса), и слабый утренний ветер лениво колышет обтрепанные полы его длинного кожаного плаща.

"Привет!" - кричит он, когда путники в молчании приближаются на расстояние, достаточное для приветствия. - "Я Дин Гиор, маршал Изумрудного Города! Счастлив приветствовать Фею Убивающего Домика и ее досточтимых спутников!"

"Дин Гиор", - бурчит Тотошка в сторону, пока маршал далеко и не слышит. - "Окей, тоже имя."

"Пожалуйста", - говорит Дин Гиор уже обычным голосом, когда они сходятся на пять шагов, - "прежде чем войти в Изумрудный Город, наденьте эти очки. Таково повеление Великого Гудвина и волшебницы Стеллы, и никто - даже Фея Убивающего Домика, простите, пожалуйста, - не может находиться в городе без специальных очков."