07.02.2010 в 19:54
Пишет Sindani:Подборка цитат
Из мемуаров командира 2-й роты 502-го танкового батальона О.Кариуса "«Тигры» в грязи"
"Потерпевшие аварию танки и обломки танков давали возможность русским получить достаточную информацию о том, что у нас есть нечто новенькое. В последовавших операциях мы быстро нашли превосходное описание «тигра» русскими. У каждого русского было такое описание для того, чтобы он знал наши уязвимые точки. Поскольку наше собственное руководство не выпустило инструкции по эксплуатации, мы воспользовались русскими публикациями для своих тренировок. Таким образом мы и сами познакомились с уязвимыми местами собственной техники."
читать дальше***
"Нас повсюду восторженно встречало население Литвы. Здешние жители видели в нас освободителей. Мы были шокированы тем, что перед нашим прибытием повсюду были разорены и разгромлены еврейские лавочки. Мы думали, что такое оказалось возможно только во время «хрустальной ночи» в Германии. Это нас возмутило, и мы осудили ярость толпы. Но у нас не было времени долго размышлять об этом. Наступление продолжалось беспрерывно."
***
"Мы были в своих убежищах далеко за линией фронта. Однажды утром меня окликнул взволнованный командир:
— Эй, Кариус, взгляни-ка — совсем как в кино! Подумать только!
Только что экипированная полевая дивизия люфтваффе прошла мимо нашего расположения по пути на фронт. У меня перехватило дыхание: как в волшебной сказке! От вещевых мешков до орудий — все было новехонькое. Мы видели оружие, о котором знали только по слухам: пулеметы «МГ-42», 75-мм противотанковое длинноствольное орудие и другие потрясающие вещи. Нам хотелось верить, что мы, наконец, сможем полностью переоснастить и наши части. Все, что шло на фронт, гарантировало спокойную зиму в этом секторе.
Нашему командиру роты, естественно, не терпелось поближе рассмотреть все это великолепие, и мы двинулись к линии фронта, чтобы разведать ситуацию. Преобладала атмосфера уверенного спокойствия. Казалось, что мы в районе учений. На унтер-офицерах были элегантные фуражки с козырьком; солдаты двигались с ленцой и скучали на своих позициях.
Не было совершенно никаких признаков боя. По этой причине они зачехлили пулеметы «МГ-42», чтобы в них не попала какая-нибудь грязь. Товарищей по оружию просто невозможно было уговорить хоть бы раз продемонстрировать нам это доселе неизвестное чудо. А что будет, если иваны решатся атаковать здесь? Прежде чем оружие будет готово к бою, русские овладеют позициями.
Наши опасения вскоре подтвердились. Глухой гул, надвигавшийся с северо-востока, разбудил нас однажды утром. Мы несколько минут напрягали слух, после чего уже ничто не могло удержать нас в подземных укрытиях. Снаружи метель с колючим снегом перехватывала дыхание и сбивала с ног. Для русских это была идеальная погода для атаки. Не ожидая сигнала тревоги, мы разбудили роту. Наши подозрения подтверждались. Вскоре поступило донесение, что русские прорвались.
Мы нашли командира полевой дивизии люфтваффе на командном пункте в состоянии полного отчаяния. Он не знал, где находились его подразделения. Русские танки смяли все вокруг, прежде чем противотанковые орудия успели произвести хотя бы один выстрел. Иваны захватили новейшую технику, а дивизия разбежалась во все стороны. К счастью, противник после быстрой первоначальной победы сразу же остановился. Он боялся попасть в засаду. С некоторыми усилиями наш полк смог ликвидировать прорыв. Это был настоящий сумасшедший дом!
Когда одна пехотная часть подошла к деревне, им приветственно махали люди в форме люфтваффе. И вдруг они открыли уничтожающий огонь. Это были русские, в трофейной зимней одежде. Нам после этого приказали стрелять по всякому военному в форме люфтваффе, поскольку в ней могли быть только переодетые русские. К несчастью, несколько наших разрозненных штурмовых групп стали жертвами этого приказа. Как только в течение нескольких последующих дней и недель мы слышали, как в отдалении строчит пулемет «МГ-42», могли поклясться жизнью, что стреляют русские. Мы так и не попробовали ни одного из них в действии, а нашим пехотинцам обычно приходилось довольствоваться трофейным оружием русских.
Мы все приходили в ярость при мысли о провале тех, кто вверил самое лучшее оружие совершенно неопытным, слабо подготовленным войскам и сразу бросил их на фронт. "
***
"Я был счастлив возможности насладиться несколькими беззаботными днями перед отправкой на фронт.
Вскоре были сформированы команды по транспортировке из Германии и передаче «тигров». Одна из этих команд была вверена мне, поэтому пришлось задержаться в Париже. Город и его жители очень меня интересовали, хотя Трудно было поддерживать с ними разговор. Я восхищался тем, как вели себя французы. Видит бог, они проиграли войну, но ни слова не было сказано в упрек их солдатам. Они также воздерживались от всякой критики в наш адрес. Чернить собственное имя, кажется, характерно только для немцев."
***
"Нашими самыми опасными противниками в России были танки «Т-34» и «Т-34–85», которые были оснащены длинноствольными 76,2– и 85-мм пушками. Эти танки представляли для нас опасность уже на расстоянии 600 метров с фронта, 1500 метров с боков и 1800 метров с тыла. Если мы попадали в такой танк, то могли уничтожить его с 900 метров нашей 88-мм пушкой. Танк «Иосиф Сталин», с которым мы познакомились в 1944 году, как минимум, был равен «тигру». Он значительно выигрывал с точки зрения формы (так же как и «Т-34»). Не буду вдаваться в подробности относительно танков «КВ-1», «КВ-85» и других, не так часто встречавшихся типов вражеских танков, а также самоходных орудий более крупного калибра.
В полностью оснащенной «тиграми» танковой роте было 14 боевых машин. Их боевая мощь, таким образом, превосходила боевую мощь целого зенитного батальона (3 батареи по 4 орудия в каждом). Затраты на производство одного «тигра» доходили до 1 миллиона рейхсмарок. По этой причине было сформировано лишь несколько батальонов тяжелых танков. Стать командиром такой роты значило взять на себя большую ответственность..." (от переводчика, "тридцатьчетвёрка" в 1941-м стоила примерно 270 тыс. руб., в 1945-м машина классом повыше Т-34-85 стоила уже всего 142 тысячи)
***
"Кто-то «заботливо» снабдил каждого командира танка «тигр» фугасным зарядом. Он был вертикально прикреплен к держателю у правой руки командира танка, рядом с сиденьем в башне. С его помощью пушка могла быть уничтожена без всяких усилий. В дополнение к ручным гранатам, лежавшим вокруг командира танка, это было еще одним новшеством.
Я бы охотно обошелся без них. В случае, если танк получил бы смертельный удар, его командир имел полную гарантию, что не попадет в руки русским. А если и попадет, то в таком виде, что будет уже неузнаваем. Я в конце концов использовал вышеупомянутый держатель для хранения бутылки шнапса."
***
"Наступлению на Москву было отдано предпочтение перед взятием Ленинграда. Атака захлебнулась в грязи, когда до столицы России, открывшейся перед нами, было рукой подать. Что потом произошло печально известной зимой 1941/42 года, не передать в устных или письменных донесениях. Германскому солдату приходилось держаться в нечеловеческих условиях против привыкших к зиме и чрезвычайно хорошо вооруженных русских дивизий.
Спросите тех, кто находился на Восточном фронте в эту первую зиму или еще одну или две зимы, — почему они не испытывали сочувствия к тем, кто был жестоко наказан или помещен в лагерь за подстрекательство к мятежу или саботаж или за другие подобные проступки во время войны. Это те самые люди, которых потом чествовали как героев и мучеников.
Разве простой солдат на фронте держался просто ради удовольствия погибнуть? И было ли всего лишь удачей для фронтовика, если он прошел через все это и остался жив и вновь увидел родину? Бог знает, кто может поверить в то, что мы выстояли потому, что взгляд Гитлера, голос Геббельса или форма Геринга были особенно нам приятны. Как можно сравнивать понятия «правительство» и «родина»? Мы удерживали свои позиции и старались изо всех сил потому, что были законопослушны. А если мы уже не могли больше об этом думать, обезумев от тягот, холода и голода, то держались, подстегиваемые страхом и инстинктом."
***
"Был еще один неприятный инцидент с двумя трофейными русскими танками «Т-34». Два «немецких» танка прошли через посты охранения, а вернулись в вечерних сумерках. Наши противотанковые подразделения, которые не имели понятия, что в танках немецкие экипажи, тут же подбили обе машины. Нанесенный на них краской «балканский крест» был неразличим в темноте. С тех пор никого из наших людей невозможно было заставить сесть на трофейный танк."
***
"По вспышкам я мог определить, что «Т-34» двигался, находясь на расстоянии не более 50 метров от Цветти. Из-за стрельбы мы не слышали шума моторов. По этой причине противник уже продвинулся к деревне. Цветти поджег ближайший к нему танк, но мы в изумлении увидели, что второй «Т-34» шел посередине деревенской улицы, совсем рядом с фон Шиллером...
После того как Цветти покончил еще с тремя танками, русские отошли назад. Очевидно, потерь с их стороны было достаточно. Мы поддерживали радиосвязь друг с другом оставшуюся часть ночи и довольно четко слышали переговоры русских на одной из частот. Это значило, что они не могли быть от нас слишком далеко.
Когда стало светать, наши пехотинцы несколько неосторожно приблизились к «Т-34». Он все еще стоял по соседству с танком фон Шиллера. За исключением пробоины в корпусе, других повреждений на нем заметно не было. Удивительно, что, когда они подошли, чтобы открыть люк, он не поддался. Вслед за этим из танка вылетела ручная граната, и трое солдат были тяжело ранены.
Фон Шиллер снова открыл огонь по врагу. Однако вплоть до третьего выстрела командир русского танка не покинул свою машину. Затем он, тяжело раненный, потерял сознание. Другие русские были мертвы. Мы привезли советского лейтенанта в дивизию, но его уже нельзя было допросить. Он умер от ран по дороге.
Этот случай показал нам, насколько мы должны быть осторожны. Этот русский передавал подробные донесения в свою часть о нас. Ему достаточно было только медленно повернуть свою башню, чтобы расстрелять фон Шиллера в упор. Я вспоминаю, как мы возмущались упрямством этого советского лейтенанта в то время. Сегодня у меня об этом другое мнение..."
***
"Незадолго до прибытия к цели по нас стали бить противотанковые орудия. Наши товарищи думали, что мы — противник! И пока мы не ответили тем же калибром, они не успокоились."
***
"Никогда не забуду замечательных парней из дивизии «Нордланд». Они сражались как львы.
Они были лучше знакомы с большевизмом, причем на собственном опыте, чем многие на Западе по своим толстым книгам...
Эстонцы, литовцы и латыши, служившие в СС, были преданы смерти или, как минимум, отправлены в Сибирь, подобно тому, как до них это было с их родителями и дедами. Известны шокирующие сообщения о том, что происходило в шведских лагерях для интернированных, когда туда дошла весть о передаче их обитателей русским. Самоубийства и членовредительство — ужасные вещественные доказательства вины так называемой «принимающей страны». Люди, которые подняли оружие против большевизма, только чтобы защитить от него свою родину, западную цивилизацию и, как часть ее, Швецию, были обречены на верную смерть."
***
"Ночью мы не могли помочь нашим многострадальным товарищам, своими выстрелами только подвергли бы их опасности. Мы просто открывали огонь по покрытой льдом Нарве, как только русские начинали новую атаку. Делая это, мы частично отвлекали на себя огонь артиллерии иванов. Русские часто, раз по десять за ночь, пытались переправиться. Они даже использовали сани. Несмотря на огромные потери, стремились форсировать реку. Когда они так поступали, мы называли это «упрямством», а когда мы — «храбростью».
Нам пришлось близко познакомиться с перевернутым употреблением таких выражений после войны. Солдат, который выполнял свой долг во имя своей страны до самого конца, вдруг оказывался «милитаристом» и «поджигателем войны», короче говоря, «злобным нацистом»."
***
"Конечно, «старина Бирманн» казался стариком нам, зеленым юнцам. Ему было, пожалуй, лет тридцать пять, он имел семью. Он был из социал-демократов и все еще считал себя членом этой партии. Бирманн никогда не пытался скрывать свои взгляды, но это не помешало ему стать унтер-офицером. Он был потрясающим солдатом. Никто из нас никогда не просил товарища показать партийный билет! Никто, кроме старшины, хранившего список личного состава роты, не знал, кто исповедует какую религию...
Мы тогда по старинке верили, что такие идеи могут быть реализованы при демократии. Но появлялись и сомнения относительно того, могут ли такие идеальные отношения существовать вообще. «Старина Бирманн» любил говорить: «Человек, который находится у кормушки, превращается в свинью. А если он единственный, кто превращается в свинью, тогда все остальные могут быть довольны». Он, пожалуй, в этом попал в самую точку."
***
"Временами случались курьезные эпизоды. Иногда мы сбивали ворон с деревьев на другой стороне железнодорожной насыпи, потому что они казались «подозрительными». У иванов на деревьях сидели снайперы. Они заставляли нас пригибаться при ходьбе и сковывали свободу движений. Однажды молодой пехотинец, явно новичок на фронте, запыхавшись подбежал к моему танку и принялся возбужденно рассказывать, что русские разместили на деревьях бронированных снайперов. Он точно видел, как пули наших пулеметов отскакивали от них, и предлагал мне открыть по деревьям огонь снарядами главного калибра.
А что же на самом деле видел добросовестный юноша? Следы от наших снарядов расходились во всех направлениях после удара о ветви; но в то же самое время траектория пуль при выстрелах из пулемета, естественно, была совершенно иной. Наш товарищ ушел успокоенный...
...Моим ребятам пришлось привыкать к самым разным вещам, и делали они это, не жалуясь. Однако существовало одно требование, выполнять которое они привыкли с трудом и по поводу которого часто жаловались: никому не разрешалось справлять нужду во время операции или в боевом охранении.
Для личного туалета было установлено время по утрам и вечерам. Если приспичивало и не было другого выходa, то приходилось делать свое дело в танке. По прошествии времени все привыкли к этому правилу, и больше проблем не возникало. Был резон в этом грубом предприятии: в большинстве случаев люди были потеряны, если оказывались в боевой обстановке вне танка. "
***
"В тот же вечер, после того как наши гости с воздуха удалились, на машине со снабжением к нам прибыл дивизионный хирург. Он собирался произвести медицинский осмотр личного состава. Никто не был болен, но у всех настолько распухли ноги, что некоторые даже разрезали сапоги, чтобы было хоть немного легче.
Мы не могли снять сапоги, поскольку никто потом не сумел бы их надеть. Тут как раз и появился уважаемый дивизионный хирург и осмотрел наши ноги. Взрыв хохота вызвала его рекомендация делать «ножные ванны» по вечерам.
У нас не было воды даже для того, чтобы умыть лицо, как не было и места для очага! Оно только выдавало бы наше присутствие русским. Двоих из моих подчиненных хирург рекомендовал отправить в тыл, потому что их ноги были в совсем плохом состоянии. Но ничто не могло убедить тех отправиться в тыл и вылечиться.
Вот каким был дух наших фронтовых товарищей. Только ущербная фантазия третьесортного писаки может побудить его додуматься до мифа о том, будто пистолет иногда был необходим для того, чтобы заставить наших подчиненных идти в бой."
***
"Я не умел, или, вернее, просто не хотел привыкать к глупым кодовым названиям. Во время какой-нибудь операции я должен был говорить по радиосвязи: «Ночной колпак», это «Тетерев» и подобные этому послания. Нашим ребятам гораздо больше нравилось обращаться друг к другу по именам. Я, естественно, пользовался кодовыми названиями, когда радировал в батальон и пункт снабжения. Однако к людям на фронте я обращался по настоящим именам. Еще более небрежными были неофициальные переговоры по радио.
По радио часто можно было услышать: «Какой пароль у курильщиков?» Это означало, что сигареты опять стали редкостью, и Отто Кариус должен доказать, что он настоящий друг. Следует заметить, что меня хорошо снабжали из дома. От десяти до пятнадцати пачек сигарет доставляли с каждой почтой. Я тут же раздавал пачки по танкам. На пачках были короткие приветствия каждому. Эти приветствия солдаты тщательно сохраняли.
Русские конечно же подслушивали. Поскольку передача велась открытым текстом, они, слыша имена одних и тех же людей, сразу узнавали, что «тигры» появились в том или ином месте. Кодовые названия менялись самое позднее по прошествии нескольких дней, в то время как наши имена, естественно, оставались теми же. И иваны в любом случае обратили бы внимание, если бы мы, скажем, ушли из Невеля и появились у Нарвы. Мы были у них бельмом на глазу.
Однажды, например, они обратились с помощью громкоговорящей радиоустановки в «восточном мешке» у Лембиту к нашей пехоте с предложением выдать меня им в обмен на тридцать пленных солдат. Они призвали наших солдат усмирить «кровожадного пса», который постоянно заставляет их держать оборону! Мои товарищи из пехоты дали парню поговорить совсем недолго. И когда стало уже совсем невмоготу, расстреляли радиоустановки. Русским, кажется, чем-то понравилось это неуместное выражение «кровожадный пес». Они упорно продолжали вновь и вновь вещать через громкоговоритель, что свидетельствовало об уважении к нашему батальону."
***
"Возвышенность, с которой наши были сброшены, называлась довольно просто — «еврейский нос». Читателям, заподозрившим недоброе, не стоит набрасываться на такое название, оно не имеет ничего общего с антисемитизмом, просто позволяет описать форму возвышенности при помощи хорошо понятного всем выражения."
***
"В тот день водитель лейтенанта Эйхорна обер-ейфрейтор Лустиг, что по-немецки означает «забавный», оправдал свою фамилию. Ничего никому не сказав, он отправился осмотреть свой вышедший из строя танк, который находился прямо перед нашими передовыми позициями на ничейной земле. Он оказался в таком виде, что было легко понять: русские тут уже побывали. Однако, к великой радости, Лустиг нашел бутылку ликера, которую те, вероятно, не заметили. Прихлебывая для храбрости из бутылки, он заставил свой танк снова двигаться. Когда мы, готовые взять на буксир следующий «тигр», двигались вверх по теснине, «брат Лустиг» приблизился к нам. Мы сразу же прицепились к нему, так что одновременно могли вытащить оба танка, которые все еще были на возвышенности. Но Лустиг оказался так пьян, что не мог ехать по прямой линии, и мы то и дело едва не сталкивались. Вызволение танков потребовало от нас изрядного терпения."
***
"Я всегда замечал, что хорошего пехотинца, который уже побывал на фронте, невозможно заставить влезть на танк даже под угрозой применения силы."
***
"23 июля тоже не принесло неожиданной атаки. Необыкновенная тишина воцарилась с обеих сторон. Единственной неожиданностью для нас был приезд двух пропагандистов, подкативших на дивизионном автомобиле. Они выспрашивали меня о моем танке и его особенностях. Они хотели досконально разобраться в ситуации. Однако им хватило первого же минометного залпа. Они исчезли так же быстро, как и появились. Я так и не смог распознать, о какой ситуации шла речь в репортаже о нашей операции, который появился в прессе. В нем говорилось о беспрерывных обстрелах и о том, какими храбрыми были мы, танкисты.
Очевидно, что редко встретишь корреспондента, который понимает, как передать события такими, каковы они есть, объективно и таким образом, который отражал бы действительность."
***
"Многие в недоумении зададутся вопросом, почему мы продолжали так упрямо воевать после того, как все уже, казалось, было потеряно. Не нужно далеко ходить, чтобы найти причину такого нашего поведения. На Восточном фронте каждый от высшего командования до последнего командира взвода был убежден, что врага как можно дольше нельзя допускать до границ Германии, чтобы спасти женщин и детей от русских. Кроме того, непозволительно было превратить отход в паническое бегство, потому что нужно было предотвратить окружение и взятие в плен еще большего числа наших товарищей. Если бы события развивались по такому сценарию, какого хотели те, кто сегодня поносит злобных «поджигателей войны», то многих из наших женщин и детей, а также многих верных товарищей уже не осталось бы в живых. Я верю, что каждый немец, а может быть, и весь «свободный» мир пришел к заключению, что было бы лучше для всех, если бы русские не оккупировали половину Германии."
***
"Конечно, обсуждались и подробности покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Для меня единственным «борцом сопротивления» в подлинном смысле этого слова был граф Штауффенберг. Вначале энергичный офицер-фронтовик, он познакомился с фактической ситуацией на войне после своего ранения и последующего назначения в ставку Гитлера. Он решил действовать и следовал своим убеждениям. Пожалуй, стоит отметить, что из всех прочих он был испытанным в боях фронтовиком, который взялся за дело и принес себя в жертву за свои убеждения.
Он был в числе наиболее способных армейских офицеров Генерального штаба. В довершение всего он был израненным человеком, потерявшим правую руку, часть левой руки и глаз. Тот факт, что граф Штауффенберг до самого последнего момента не присоединялся к группе сопротивления, явно свидетельствует о нерешительности всех тех прочих оппозиционеров, которые планировали убийство с 1938 года, но так и не нашли исполнителя. За все эти годы не нашлось ни одного человека, который просто поднял бы пистолет и сделал решающий выстрел.
Почти все мы, фронтовики, верили, что ставим свою жизнь на карту во имя какого-то блага, что выиграем войну, но никто не знал этого наверняка. Лидеры сопротивления были не только убеждены в том, что их жертва будет принесена на благо отчизны, но они также знали, что только своевременная ликвидация Гитлера может спасти Германию.
Именно так утверждают выжившие в войне и биографы. От любого солдата в мире требуется, чтобы во время войны он ставил свою жизнь на карту во имя своей страны. Он должен это делать, не спрашивая, будет ли жертвовать своей жизнью за благое и правое дело, или даже за то, которое обещает успех.
Почему тогда мы должны освобождать членов сопротивления от их обязательств действовать своевременно и беспощадно? В конце концов, они знали, что их усилия и жертвы могли спасти Германию, только если бы они действовали своевременно. Неумение действовать, используя упомянутый фактор, остается непонятным для нас, фронтовиков...
...Тот, кто хочет начать революцию, должен ставить на одну карту. Либо так, либо он должен отказаться от восстания и смешаться с армией выражающих недовольство и саботажников, которые были, есть и будут в каждом государстве и при любом режиме. Ни один настоящий фронтовик не примирится, и будет прав, с тем фактом, что тайные выражения недовольства и ложный саботаж ценятся выше, чем риск своей жизнью на фронте. Особенно потому, что видит, как уцелевшие и посвященные в тайны групп сопротивления после 1945 года часто позволяют себе терять скромность, столь характерную для истинных идеалистов.
К сожалению, те, кто был казнен после 20 июля 1944 года, ничего не добились для своего народа. Многие из них действовали из убеждения. Однако они никоим образом не завоевали больше признания и уважения, чем любой солдат, роковым образом и тихо погибший на фронте за свою родину. Нашедшие свою смерть члены сопротивления рисковали не большим и не меньшим, так же как и потеряли не больше и не меньше, чем те, кто пал в бою. Все они отдали свои жизни."
***
"Вдруг мой водитель Лустиг пришел ко мне пешком на полпути от линии фронта. У меня уже было дурное предчувствие. Добрый малый совсем запыхался и перевел дух только перед тем, как доложить мне, что произошло. «Я только что чуть было не ударил своего танкового командира! Если бы мы еще были в России, он бы уже был мертв!» Потом он объяснил мне, что произошло. Его машина вместе с еще одним «ягдтигром» находилась на линии леса и была хорошо замаскирована. Длинная колонна танков противника двигалась через линию фронта на расстоянии примерно в полтора километра. И Лустиг считал само собой разумеющимся, что командир даст команду открыть огонь. Для чего же еще находились там наши самоходные установки. Однако тот отказывался сделать хотя бы один выстрел. Среди членов экипажа возник горячий спор. Странный офицер оправдывал свой отказ стрелять тем, что раскроет свое присутствие, если откроет огонь и тем самым привлечет внимание истребителей-бомбардировщиков!..
...Прошел слух, будто мои парни подбили около сорока танков противника. Я их урезонил, когда сообщил, что мы не подбили ни одного янки, а наоборот, у нас совершенно вышли из строя две боевые машины. Были бы со мной два или три командира танков и экипажи из моей роты, воевавшей в России, то этот слух вполне мог бы оказаться правдой. Все мои товарищи не преминули бы обстрелять тех янки, которые шли «парадным строем». В конце концов, пятеро русских представляли большую опасность, чем тридцать американцев. Мы уже успели это заметить за последние несколько дней боев на западе."
***
"Я устроил свой командный пункт в бомбоубежище завода. Я узнал от одного гражданского, что часть гражданского населения сотрудничает с врагом, другая часть — с нами. Мне не составляло труда понять, что люди там чувствовали апатию и устали от войны, но что они выдадут врагу своих же соотечественников — в это я сначала не хотел верить. Вначале мы тоже позволяли людям бегать к янки, если они хотели чем-нибудь от них разжиться. Мы не проверяли никого, кто приходил назад. Однако вскоре я заметил, что американцы всегда стреляют туда, где находилась моя самоходная установка, даже если им совсем не была видна цель. После этого мы, естественно, прекратили хождение к врагу.
Практически все наши легковые автомобили «кюбель» были выведены из строя. Поэтому мы решили однажды вечером пополнить свой автопарк за счет американского. Никому и в голову не приходило считать это героическим поступком! Янки ночью спали в домах, как и полагалось «фронтовикам». В конце концов, кто бы захотел нарушить их покой! Снаружи в лучшем случае был один часовой, но только если была хорошая погода. Война начиналась по вечерам, только если наши войска отходили назад, а они их преследовали. Если случайно вдруг открывал огонь немецкий пулемет, то просили поддержки у военно-воздушных сил, но только на следующий день.
Около полуночи мы отправились с четырьмя солдатами и вернулись довольно скоро с двумя джипами. Было удобно, что для них не требовалось ключей. Стоило только включить небольшой тумблер, и машина была готова ехать. Только когда мы уже вернулись на свои позиции, янки открыли беспорядочный огонь в воздух, вероятно чтобы успокоить свои нервы. Если бы ночь была достаточно длинной, мы легко могли бы доехать до Парижа."
***
"Как раз когда я собирался миновать колонну, ужасный взрыв потряс воздух. Все встали, и я увидел, что горит самоходное орудие. Члены экипажа разбежались по округе, потому что подумали, что это прорвались американцы. У меня сразу возникли сомнения. Американцы ночью против танков! И пешим ходом! Нет, это было исключено!
Все были настороже, оружие — наготове. Затем показались фигуры, и я узнал германские каски, некоторые из них были времен Первой мировой войны. Эти храбрецы осторожно пробирались вперед, пока я не разрушил чары и не окликнул их по-немецки. Оказалось, что перед нами был «последний резерв», фольксштурм (народное ополчение)! Эти люди, конечно, никогда прежде не видели германских самоходных орудий и были твердо убеждены, что перед ними — «плохие парни». У одного из них, наконец, не выдержали нервы, и он выстрелил фаустпатроном. Обе стороны легко отделались."
***
"Он также посоветовал мне слазить разок на зенитную башню и «заглянуть им в карты». Ему самому трудно лазить по лестницам из-за костного перелома, и он поэтому ходит с палкой.
Танки янки меня, конечно, интересовали, поэтому я взобрался на зенитную башню. Оттуда я сразу увидел около двадцати танков противника, выстроившихся в аккуратный небольшой ряд на расстоянии примерно двух с половиной километров. Они то и дело давали залп по городу. Я подумал про себя, что нам стоило бы показать этим ребятам разок, что и у нас осталось немного боеприпасов. Если уж они переправились через Большой канал и им пришлось встретиться со столькими ненужными страхами, то им следовало бы предоставить возможность рассказать хотя бы об одном настоящем снаряде, после того как они вернутся домой. Вот такие мы, немцы, подлые люди!
Однако я хотел, чтобы наш «Наполеон» поучаствовал в нашей операции. В конце концов, костные переломы не будут его беспокоить в моем танке. Поэтому я вернулся на командный пункт и передал ему свое приглашение. Он, конечно, не мог сказать нет! С двумя «ягдтиграми», которые я снял с рурской магистрали, мы поехали на небольшой подъем восточнее полигона. Оттуда нам открывался великолепный вид на противника. К сожалению, открывая огонь, я заметил, что янки вообще-то были от нас по крайней мере в добрых трех километрах. Так что у нас ушло слишком много времени на то, чтобы как следует пристреляться. Тем временем вражеские танки заползли в небольшой лесной участок. Они, конечно, быстро затребовали поддержки, противостоя этой «превосходящей силе». Противник не заставил себя долго ждать и открыл огонь снарядами очень неприятного для нас калибра по нашей высоте. Собственно говоря, у меня там не было больше дел, но, как гостеприимный хозяин, я хотел дать коменданту города пережить хотя бы несколько близких разрывов снарядов. Опасность прямого попадания была, конечно, невелика, потому что янки стреляли из дальнобойных орудий. Однако психологический эффект от их залпов был сильнее, чем ожидалось. Наш «фюрер» и великий стратег помчался обратно в свой бункер, забыв про свою палку!"
***
"Сегодня я часто удивляюсь, почему мы просто не позволяли себе сдаться. Очевидно, что все было потеряно, и солдаты едва ли могли продолжать оказывать сопротивление. Но мы не хотели и не могли верить, что все наши жертвы были напрасны. Если бы наши противники проявили хотя бы немного больше отваги, мы, вероятно, капитулировали бы гораздо быстрее. По крайней мере, мы бы могли надеяться на достойное обращение. Однако ни один настоящий фронтовик в глубине души не хотел бы допустить того, чтобы позволить себе раньше времени быть захваченным этими «недоучками», в то время как наши товарищи на Восточном фронте все еще храбро сдерживали русских. "
***
"С нашей позиции нам было видно, как ополченцы фольксштурма покидали свои позиции и потоком устремлялись обратно в город. Война для этих людей окончилась. Американцы без боя продвигались вперед длинными колоннами по рурской магистрали к Дортмунду. В бинокль мне было видно, как женщины и девушки махали «освободителям». Повсюду вдруг стали развеваться белые флаги. Город, совсем недавно спокойный как кладбище, снова оживился. На ум вдруг пришла строчка из «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес» («Германия, Германия превыше всего...»): «Немецкие женщины, немецкая верность...»
Какое нам, солдатам, было дело до других, поднявших белый флаг! Мы не хотели нарушать свою клятву, быть такими же отвратительными подлецами."
***
"Во время своего последнего боевого контакта с противником я впервые должен был сдать деревню в связи с перемирием и всем прочим, что ему сопутствует. Я знал об этом только по слухам. Такой расклад для тех, кто воевал только на Восточном фронте, просто не укладывался в голове.
Мы прикрывали большую деревню. У меня был приказ удерживать ее любой ценой как можно дольше, потому что «рурский мешок» развалился бы после сдачи этого важного пункта.
Американцы, как видно, не ожидали дальнейшего сопротивления и приближались по дороге на своих танках. После того как мы подбили несколько первых из них, другие уже не показывались. После этого из деревни приехал главный врач госпиталя. Он гневно упрекнул меня за то, что мы вздумали открывать огонь. Госпиталь был переполнен. Даже частные дома были забиты ранеными. Главный врач сказал, что вся деревня как большой полевой госпиталь. Тогда мне стало абсолютно ясно, что нам придется убраться без боя, хотя я знал, что «мешок» развалится со сдачей этой позиции.
Несмотря на это, я решил договориться с американцами. Когда отправился к противнику со своим фельдфебелем, у меня засвербило под ложечкой. Это был пережиток от того времени, когда я находился в России. Что тут значил Красный Крест? Однако здесь пушки молчали, потому что обе стороны занимались своими ранеными.
...Меня принял командир танкового подразделения, с которым был еврей-переводчик. Первым вопросом, конечно, был: «Вы из СС?» Я смог успокоить доброго человека. Скорее всего, он считал, что кровожадные негодяи скрываются за формой каждого, кто принадлежит к боевым частям СС. Я уверил его, что мы, танкисты, уже носили «мертвую голову» на своей форме задолго до частей СС.
Затем я высказал свои пожелания, и американский лейтенант поехал со мной в наш корпус в качестве посредника. Во время поездки он не сказал ни слова. Когда я спросил его, принадлежит ли он к такому-то и такому-то бронетанковому полку, потому что этот номер был вышит на его рукаве, он лаконично ответил, что не спрашивал меня о номере нашего полка. Вероятно, его ответ был вполне резонным. Однако я только был удивлен, что американцы шли в бой с номером на униформе. Замечу, что наши знаки различия во время войны не носили.
Все было обсуждено в корпусе, и эвакуация была одобрена. Зачем нам продолжать неразумно ставить под угрозу раненых? Следует заметить, что американцы не взяли сигарету у нашего генерала, не говоря уже о напитках! Неужели они нас так боялись?
Затем было точно спланировано, как американцы займут город, когда мы его оставим. Время перемирия было точно установлено. Я чувствовал себя так, будто был на футбольном поле во время перерыва между таймами!..
...Едва я только выехал из деревни со своими танками, когда русские, бывшие заключенные лагерей, начали грабить население и как звери нападать на гражданское население. Мне пришлось снова обратиться к американцам с просьбой навести порядок. Они навели порядок так, как я и не мечтал. Русские вскоре снова оказались за колючей проволокой. Эти безжалостные меры заставили меня еще больше поверить в то, что западные державы выступят против восточных стран после нашей капитуляции."
***
"Между тем прошло много лет. Вчерашние враги сегодня стали союзниками. На смену ненависти, которую западные державы выплеснули на германских солдат-фронтовиков, ненависти, которую мы продолжали ощущать многие годы после прекращения военных действий, пришло признание того, что этот германский солдат делал не что иное, как выполнял свой долг в течение четырех с половиной лет. Он выполнял его как подобает, храбро и беззаветно. То, что наша собственная страна неоднократно игнорировала этот факт, — отдельная история. Это оставляет пятно на репутации нашего народа на все времена."
***
URL записиИз мемуаров командира 2-й роты 502-го танкового батальона О.Кариуса "«Тигры» в грязи"
"Потерпевшие аварию танки и обломки танков давали возможность русским получить достаточную информацию о том, что у нас есть нечто новенькое. В последовавших операциях мы быстро нашли превосходное описание «тигра» русскими. У каждого русского было такое описание для того, чтобы он знал наши уязвимые точки. Поскольку наше собственное руководство не выпустило инструкции по эксплуатации, мы воспользовались русскими публикациями для своих тренировок. Таким образом мы и сами познакомились с уязвимыми местами собственной техники."
читать дальше***
"Нас повсюду восторженно встречало население Литвы. Здешние жители видели в нас освободителей. Мы были шокированы тем, что перед нашим прибытием повсюду были разорены и разгромлены еврейские лавочки. Мы думали, что такое оказалось возможно только во время «хрустальной ночи» в Германии. Это нас возмутило, и мы осудили ярость толпы. Но у нас не было времени долго размышлять об этом. Наступление продолжалось беспрерывно."
***
"Мы были в своих убежищах далеко за линией фронта. Однажды утром меня окликнул взволнованный командир:
— Эй, Кариус, взгляни-ка — совсем как в кино! Подумать только!
Только что экипированная полевая дивизия люфтваффе прошла мимо нашего расположения по пути на фронт. У меня перехватило дыхание: как в волшебной сказке! От вещевых мешков до орудий — все было новехонькое. Мы видели оружие, о котором знали только по слухам: пулеметы «МГ-42», 75-мм противотанковое длинноствольное орудие и другие потрясающие вещи. Нам хотелось верить, что мы, наконец, сможем полностью переоснастить и наши части. Все, что шло на фронт, гарантировало спокойную зиму в этом секторе.
Нашему командиру роты, естественно, не терпелось поближе рассмотреть все это великолепие, и мы двинулись к линии фронта, чтобы разведать ситуацию. Преобладала атмосфера уверенного спокойствия. Казалось, что мы в районе учений. На унтер-офицерах были элегантные фуражки с козырьком; солдаты двигались с ленцой и скучали на своих позициях.
Не было совершенно никаких признаков боя. По этой причине они зачехлили пулеметы «МГ-42», чтобы в них не попала какая-нибудь грязь. Товарищей по оружию просто невозможно было уговорить хоть бы раз продемонстрировать нам это доселе неизвестное чудо. А что будет, если иваны решатся атаковать здесь? Прежде чем оружие будет готово к бою, русские овладеют позициями.
Наши опасения вскоре подтвердились. Глухой гул, надвигавшийся с северо-востока, разбудил нас однажды утром. Мы несколько минут напрягали слух, после чего уже ничто не могло удержать нас в подземных укрытиях. Снаружи метель с колючим снегом перехватывала дыхание и сбивала с ног. Для русских это была идеальная погода для атаки. Не ожидая сигнала тревоги, мы разбудили роту. Наши подозрения подтверждались. Вскоре поступило донесение, что русские прорвались.
Мы нашли командира полевой дивизии люфтваффе на командном пункте в состоянии полного отчаяния. Он не знал, где находились его подразделения. Русские танки смяли все вокруг, прежде чем противотанковые орудия успели произвести хотя бы один выстрел. Иваны захватили новейшую технику, а дивизия разбежалась во все стороны. К счастью, противник после быстрой первоначальной победы сразу же остановился. Он боялся попасть в засаду. С некоторыми усилиями наш полк смог ликвидировать прорыв. Это был настоящий сумасшедший дом!
Когда одна пехотная часть подошла к деревне, им приветственно махали люди в форме люфтваффе. И вдруг они открыли уничтожающий огонь. Это были русские, в трофейной зимней одежде. Нам после этого приказали стрелять по всякому военному в форме люфтваффе, поскольку в ней могли быть только переодетые русские. К несчастью, несколько наших разрозненных штурмовых групп стали жертвами этого приказа. Как только в течение нескольких последующих дней и недель мы слышали, как в отдалении строчит пулемет «МГ-42», могли поклясться жизнью, что стреляют русские. Мы так и не попробовали ни одного из них в действии, а нашим пехотинцам обычно приходилось довольствоваться трофейным оружием русских.
Мы все приходили в ярость при мысли о провале тех, кто вверил самое лучшее оружие совершенно неопытным, слабо подготовленным войскам и сразу бросил их на фронт. "
***
"Я был счастлив возможности насладиться несколькими беззаботными днями перед отправкой на фронт.
Вскоре были сформированы команды по транспортировке из Германии и передаче «тигров». Одна из этих команд была вверена мне, поэтому пришлось задержаться в Париже. Город и его жители очень меня интересовали, хотя Трудно было поддерживать с ними разговор. Я восхищался тем, как вели себя французы. Видит бог, они проиграли войну, но ни слова не было сказано в упрек их солдатам. Они также воздерживались от всякой критики в наш адрес. Чернить собственное имя, кажется, характерно только для немцев."
***
"Нашими самыми опасными противниками в России были танки «Т-34» и «Т-34–85», которые были оснащены длинноствольными 76,2– и 85-мм пушками. Эти танки представляли для нас опасность уже на расстоянии 600 метров с фронта, 1500 метров с боков и 1800 метров с тыла. Если мы попадали в такой танк, то могли уничтожить его с 900 метров нашей 88-мм пушкой. Танк «Иосиф Сталин», с которым мы познакомились в 1944 году, как минимум, был равен «тигру». Он значительно выигрывал с точки зрения формы (так же как и «Т-34»). Не буду вдаваться в подробности относительно танков «КВ-1», «КВ-85» и других, не так часто встречавшихся типов вражеских танков, а также самоходных орудий более крупного калибра.
В полностью оснащенной «тиграми» танковой роте было 14 боевых машин. Их боевая мощь, таким образом, превосходила боевую мощь целого зенитного батальона (3 батареи по 4 орудия в каждом). Затраты на производство одного «тигра» доходили до 1 миллиона рейхсмарок. По этой причине было сформировано лишь несколько батальонов тяжелых танков. Стать командиром такой роты значило взять на себя большую ответственность..." (от переводчика, "тридцатьчетвёрка" в 1941-м стоила примерно 270 тыс. руб., в 1945-м машина классом повыше Т-34-85 стоила уже всего 142 тысячи)
***
"Кто-то «заботливо» снабдил каждого командира танка «тигр» фугасным зарядом. Он был вертикально прикреплен к держателю у правой руки командира танка, рядом с сиденьем в башне. С его помощью пушка могла быть уничтожена без всяких усилий. В дополнение к ручным гранатам, лежавшим вокруг командира танка, это было еще одним новшеством.
Я бы охотно обошелся без них. В случае, если танк получил бы смертельный удар, его командир имел полную гарантию, что не попадет в руки русским. А если и попадет, то в таком виде, что будет уже неузнаваем. Я в конце концов использовал вышеупомянутый держатель для хранения бутылки шнапса."
***
"Наступлению на Москву было отдано предпочтение перед взятием Ленинграда. Атака захлебнулась в грязи, когда до столицы России, открывшейся перед нами, было рукой подать. Что потом произошло печально известной зимой 1941/42 года, не передать в устных или письменных донесениях. Германскому солдату приходилось держаться в нечеловеческих условиях против привыкших к зиме и чрезвычайно хорошо вооруженных русских дивизий.
Спросите тех, кто находился на Восточном фронте в эту первую зиму или еще одну или две зимы, — почему они не испытывали сочувствия к тем, кто был жестоко наказан или помещен в лагерь за подстрекательство к мятежу или саботаж или за другие подобные проступки во время войны. Это те самые люди, которых потом чествовали как героев и мучеников.
Разве простой солдат на фронте держался просто ради удовольствия погибнуть? И было ли всего лишь удачей для фронтовика, если он прошел через все это и остался жив и вновь увидел родину? Бог знает, кто может поверить в то, что мы выстояли потому, что взгляд Гитлера, голос Геббельса или форма Геринга были особенно нам приятны. Как можно сравнивать понятия «правительство» и «родина»? Мы удерживали свои позиции и старались изо всех сил потому, что были законопослушны. А если мы уже не могли больше об этом думать, обезумев от тягот, холода и голода, то держались, подстегиваемые страхом и инстинктом."
***
"Был еще один неприятный инцидент с двумя трофейными русскими танками «Т-34». Два «немецких» танка прошли через посты охранения, а вернулись в вечерних сумерках. Наши противотанковые подразделения, которые не имели понятия, что в танках немецкие экипажи, тут же подбили обе машины. Нанесенный на них краской «балканский крест» был неразличим в темноте. С тех пор никого из наших людей невозможно было заставить сесть на трофейный танк."
***
"По вспышкам я мог определить, что «Т-34» двигался, находясь на расстоянии не более 50 метров от Цветти. Из-за стрельбы мы не слышали шума моторов. По этой причине противник уже продвинулся к деревне. Цветти поджег ближайший к нему танк, но мы в изумлении увидели, что второй «Т-34» шел посередине деревенской улицы, совсем рядом с фон Шиллером...
После того как Цветти покончил еще с тремя танками, русские отошли назад. Очевидно, потерь с их стороны было достаточно. Мы поддерживали радиосвязь друг с другом оставшуюся часть ночи и довольно четко слышали переговоры русских на одной из частот. Это значило, что они не могли быть от нас слишком далеко.
Когда стало светать, наши пехотинцы несколько неосторожно приблизились к «Т-34». Он все еще стоял по соседству с танком фон Шиллера. За исключением пробоины в корпусе, других повреждений на нем заметно не было. Удивительно, что, когда они подошли, чтобы открыть люк, он не поддался. Вслед за этим из танка вылетела ручная граната, и трое солдат были тяжело ранены.
Фон Шиллер снова открыл огонь по врагу. Однако вплоть до третьего выстрела командир русского танка не покинул свою машину. Затем он, тяжело раненный, потерял сознание. Другие русские были мертвы. Мы привезли советского лейтенанта в дивизию, но его уже нельзя было допросить. Он умер от ран по дороге.
Этот случай показал нам, насколько мы должны быть осторожны. Этот русский передавал подробные донесения в свою часть о нас. Ему достаточно было только медленно повернуть свою башню, чтобы расстрелять фон Шиллера в упор. Я вспоминаю, как мы возмущались упрямством этого советского лейтенанта в то время. Сегодня у меня об этом другое мнение..."
***
"Незадолго до прибытия к цели по нас стали бить противотанковые орудия. Наши товарищи думали, что мы — противник! И пока мы не ответили тем же калибром, они не успокоились."
***
"Никогда не забуду замечательных парней из дивизии «Нордланд». Они сражались как львы.
Они были лучше знакомы с большевизмом, причем на собственном опыте, чем многие на Западе по своим толстым книгам...
Эстонцы, литовцы и латыши, служившие в СС, были преданы смерти или, как минимум, отправлены в Сибирь, подобно тому, как до них это было с их родителями и дедами. Известны шокирующие сообщения о том, что происходило в шведских лагерях для интернированных, когда туда дошла весть о передаче их обитателей русским. Самоубийства и членовредительство — ужасные вещественные доказательства вины так называемой «принимающей страны». Люди, которые подняли оружие против большевизма, только чтобы защитить от него свою родину, западную цивилизацию и, как часть ее, Швецию, были обречены на верную смерть."
***
"Ночью мы не могли помочь нашим многострадальным товарищам, своими выстрелами только подвергли бы их опасности. Мы просто открывали огонь по покрытой льдом Нарве, как только русские начинали новую атаку. Делая это, мы частично отвлекали на себя огонь артиллерии иванов. Русские часто, раз по десять за ночь, пытались переправиться. Они даже использовали сани. Несмотря на огромные потери, стремились форсировать реку. Когда они так поступали, мы называли это «упрямством», а когда мы — «храбростью».
Нам пришлось близко познакомиться с перевернутым употреблением таких выражений после войны. Солдат, который выполнял свой долг во имя своей страны до самого конца, вдруг оказывался «милитаристом» и «поджигателем войны», короче говоря, «злобным нацистом»."
***
"Конечно, «старина Бирманн» казался стариком нам, зеленым юнцам. Ему было, пожалуй, лет тридцать пять, он имел семью. Он был из социал-демократов и все еще считал себя членом этой партии. Бирманн никогда не пытался скрывать свои взгляды, но это не помешало ему стать унтер-офицером. Он был потрясающим солдатом. Никто из нас никогда не просил товарища показать партийный билет! Никто, кроме старшины, хранившего список личного состава роты, не знал, кто исповедует какую религию...
Мы тогда по старинке верили, что такие идеи могут быть реализованы при демократии. Но появлялись и сомнения относительно того, могут ли такие идеальные отношения существовать вообще. «Старина Бирманн» любил говорить: «Человек, который находится у кормушки, превращается в свинью. А если он единственный, кто превращается в свинью, тогда все остальные могут быть довольны». Он, пожалуй, в этом попал в самую точку."
***
"Временами случались курьезные эпизоды. Иногда мы сбивали ворон с деревьев на другой стороне железнодорожной насыпи, потому что они казались «подозрительными». У иванов на деревьях сидели снайперы. Они заставляли нас пригибаться при ходьбе и сковывали свободу движений. Однажды молодой пехотинец, явно новичок на фронте, запыхавшись подбежал к моему танку и принялся возбужденно рассказывать, что русские разместили на деревьях бронированных снайперов. Он точно видел, как пули наших пулеметов отскакивали от них, и предлагал мне открыть по деревьям огонь снарядами главного калибра.
А что же на самом деле видел добросовестный юноша? Следы от наших снарядов расходились во всех направлениях после удара о ветви; но в то же самое время траектория пуль при выстрелах из пулемета, естественно, была совершенно иной. Наш товарищ ушел успокоенный...
...Моим ребятам пришлось привыкать к самым разным вещам, и делали они это, не жалуясь. Однако существовало одно требование, выполнять которое они привыкли с трудом и по поводу которого часто жаловались: никому не разрешалось справлять нужду во время операции или в боевом охранении.
Для личного туалета было установлено время по утрам и вечерам. Если приспичивало и не было другого выходa, то приходилось делать свое дело в танке. По прошествии времени все привыкли к этому правилу, и больше проблем не возникало. Был резон в этом грубом предприятии: в большинстве случаев люди были потеряны, если оказывались в боевой обстановке вне танка. "
***
"В тот же вечер, после того как наши гости с воздуха удалились, на машине со снабжением к нам прибыл дивизионный хирург. Он собирался произвести медицинский осмотр личного состава. Никто не был болен, но у всех настолько распухли ноги, что некоторые даже разрезали сапоги, чтобы было хоть немного легче.
Мы не могли снять сапоги, поскольку никто потом не сумел бы их надеть. Тут как раз и появился уважаемый дивизионный хирург и осмотрел наши ноги. Взрыв хохота вызвала его рекомендация делать «ножные ванны» по вечерам.
У нас не было воды даже для того, чтобы умыть лицо, как не было и места для очага! Оно только выдавало бы наше присутствие русским. Двоих из моих подчиненных хирург рекомендовал отправить в тыл, потому что их ноги были в совсем плохом состоянии. Но ничто не могло убедить тех отправиться в тыл и вылечиться.
Вот каким был дух наших фронтовых товарищей. Только ущербная фантазия третьесортного писаки может побудить его додуматься до мифа о том, будто пистолет иногда был необходим для того, чтобы заставить наших подчиненных идти в бой."
***
"Я не умел, или, вернее, просто не хотел привыкать к глупым кодовым названиям. Во время какой-нибудь операции я должен был говорить по радиосвязи: «Ночной колпак», это «Тетерев» и подобные этому послания. Нашим ребятам гораздо больше нравилось обращаться друг к другу по именам. Я, естественно, пользовался кодовыми названиями, когда радировал в батальон и пункт снабжения. Однако к людям на фронте я обращался по настоящим именам. Еще более небрежными были неофициальные переговоры по радио.
По радио часто можно было услышать: «Какой пароль у курильщиков?» Это означало, что сигареты опять стали редкостью, и Отто Кариус должен доказать, что он настоящий друг. Следует заметить, что меня хорошо снабжали из дома. От десяти до пятнадцати пачек сигарет доставляли с каждой почтой. Я тут же раздавал пачки по танкам. На пачках были короткие приветствия каждому. Эти приветствия солдаты тщательно сохраняли.
Русские конечно же подслушивали. Поскольку передача велась открытым текстом, они, слыша имена одних и тех же людей, сразу узнавали, что «тигры» появились в том или ином месте. Кодовые названия менялись самое позднее по прошествии нескольких дней, в то время как наши имена, естественно, оставались теми же. И иваны в любом случае обратили бы внимание, если бы мы, скажем, ушли из Невеля и появились у Нарвы. Мы были у них бельмом на глазу.
Однажды, например, они обратились с помощью громкоговорящей радиоустановки в «восточном мешке» у Лембиту к нашей пехоте с предложением выдать меня им в обмен на тридцать пленных солдат. Они призвали наших солдат усмирить «кровожадного пса», который постоянно заставляет их держать оборону! Мои товарищи из пехоты дали парню поговорить совсем недолго. И когда стало уже совсем невмоготу, расстреляли радиоустановки. Русским, кажется, чем-то понравилось это неуместное выражение «кровожадный пес». Они упорно продолжали вновь и вновь вещать через громкоговоритель, что свидетельствовало об уважении к нашему батальону."
***
"Возвышенность, с которой наши были сброшены, называлась довольно просто — «еврейский нос». Читателям, заподозрившим недоброе, не стоит набрасываться на такое название, оно не имеет ничего общего с антисемитизмом, просто позволяет описать форму возвышенности при помощи хорошо понятного всем выражения."
***
"В тот день водитель лейтенанта Эйхорна обер-ейфрейтор Лустиг, что по-немецки означает «забавный», оправдал свою фамилию. Ничего никому не сказав, он отправился осмотреть свой вышедший из строя танк, который находился прямо перед нашими передовыми позициями на ничейной земле. Он оказался в таком виде, что было легко понять: русские тут уже побывали. Однако, к великой радости, Лустиг нашел бутылку ликера, которую те, вероятно, не заметили. Прихлебывая для храбрости из бутылки, он заставил свой танк снова двигаться. Когда мы, готовые взять на буксир следующий «тигр», двигались вверх по теснине, «брат Лустиг» приблизился к нам. Мы сразу же прицепились к нему, так что одновременно могли вытащить оба танка, которые все еще были на возвышенности. Но Лустиг оказался так пьян, что не мог ехать по прямой линии, и мы то и дело едва не сталкивались. Вызволение танков потребовало от нас изрядного терпения."
***
"Я всегда замечал, что хорошего пехотинца, который уже побывал на фронте, невозможно заставить влезть на танк даже под угрозой применения силы."
***
"23 июля тоже не принесло неожиданной атаки. Необыкновенная тишина воцарилась с обеих сторон. Единственной неожиданностью для нас был приезд двух пропагандистов, подкативших на дивизионном автомобиле. Они выспрашивали меня о моем танке и его особенностях. Они хотели досконально разобраться в ситуации. Однако им хватило первого же минометного залпа. Они исчезли так же быстро, как и появились. Я так и не смог распознать, о какой ситуации шла речь в репортаже о нашей операции, который появился в прессе. В нем говорилось о беспрерывных обстрелах и о том, какими храбрыми были мы, танкисты.
Очевидно, что редко встретишь корреспондента, который понимает, как передать события такими, каковы они есть, объективно и таким образом, который отражал бы действительность."
***
"Многие в недоумении зададутся вопросом, почему мы продолжали так упрямо воевать после того, как все уже, казалось, было потеряно. Не нужно далеко ходить, чтобы найти причину такого нашего поведения. На Восточном фронте каждый от высшего командования до последнего командира взвода был убежден, что врага как можно дольше нельзя допускать до границ Германии, чтобы спасти женщин и детей от русских. Кроме того, непозволительно было превратить отход в паническое бегство, потому что нужно было предотвратить окружение и взятие в плен еще большего числа наших товарищей. Если бы события развивались по такому сценарию, какого хотели те, кто сегодня поносит злобных «поджигателей войны», то многих из наших женщин и детей, а также многих верных товарищей уже не осталось бы в живых. Я верю, что каждый немец, а может быть, и весь «свободный» мир пришел к заключению, что было бы лучше для всех, если бы русские не оккупировали половину Германии."
***
"Конечно, обсуждались и подробности покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Для меня единственным «борцом сопротивления» в подлинном смысле этого слова был граф Штауффенберг. Вначале энергичный офицер-фронтовик, он познакомился с фактической ситуацией на войне после своего ранения и последующего назначения в ставку Гитлера. Он решил действовать и следовал своим убеждениям. Пожалуй, стоит отметить, что из всех прочих он был испытанным в боях фронтовиком, который взялся за дело и принес себя в жертву за свои убеждения.
Он был в числе наиболее способных армейских офицеров Генерального штаба. В довершение всего он был израненным человеком, потерявшим правую руку, часть левой руки и глаз. Тот факт, что граф Штауффенберг до самого последнего момента не присоединялся к группе сопротивления, явно свидетельствует о нерешительности всех тех прочих оппозиционеров, которые планировали убийство с 1938 года, но так и не нашли исполнителя. За все эти годы не нашлось ни одного человека, который просто поднял бы пистолет и сделал решающий выстрел.
Почти все мы, фронтовики, верили, что ставим свою жизнь на карту во имя какого-то блага, что выиграем войну, но никто не знал этого наверняка. Лидеры сопротивления были не только убеждены в том, что их жертва будет принесена на благо отчизны, но они также знали, что только своевременная ликвидация Гитлера может спасти Германию.
Именно так утверждают выжившие в войне и биографы. От любого солдата в мире требуется, чтобы во время войны он ставил свою жизнь на карту во имя своей страны. Он должен это делать, не спрашивая, будет ли жертвовать своей жизнью за благое и правое дело, или даже за то, которое обещает успех.
Почему тогда мы должны освобождать членов сопротивления от их обязательств действовать своевременно и беспощадно? В конце концов, они знали, что их усилия и жертвы могли спасти Германию, только если бы они действовали своевременно. Неумение действовать, используя упомянутый фактор, остается непонятным для нас, фронтовиков...
...Тот, кто хочет начать революцию, должен ставить на одну карту. Либо так, либо он должен отказаться от восстания и смешаться с армией выражающих недовольство и саботажников, которые были, есть и будут в каждом государстве и при любом режиме. Ни один настоящий фронтовик не примирится, и будет прав, с тем фактом, что тайные выражения недовольства и ложный саботаж ценятся выше, чем риск своей жизнью на фронте. Особенно потому, что видит, как уцелевшие и посвященные в тайны групп сопротивления после 1945 года часто позволяют себе терять скромность, столь характерную для истинных идеалистов.
К сожалению, те, кто был казнен после 20 июля 1944 года, ничего не добились для своего народа. Многие из них действовали из убеждения. Однако они никоим образом не завоевали больше признания и уважения, чем любой солдат, роковым образом и тихо погибший на фронте за свою родину. Нашедшие свою смерть члены сопротивления рисковали не большим и не меньшим, так же как и потеряли не больше и не меньше, чем те, кто пал в бою. Все они отдали свои жизни."
***
"Вдруг мой водитель Лустиг пришел ко мне пешком на полпути от линии фронта. У меня уже было дурное предчувствие. Добрый малый совсем запыхался и перевел дух только перед тем, как доложить мне, что произошло. «Я только что чуть было не ударил своего танкового командира! Если бы мы еще были в России, он бы уже был мертв!» Потом он объяснил мне, что произошло. Его машина вместе с еще одним «ягдтигром» находилась на линии леса и была хорошо замаскирована. Длинная колонна танков противника двигалась через линию фронта на расстоянии примерно в полтора километра. И Лустиг считал само собой разумеющимся, что командир даст команду открыть огонь. Для чего же еще находились там наши самоходные установки. Однако тот отказывался сделать хотя бы один выстрел. Среди членов экипажа возник горячий спор. Странный офицер оправдывал свой отказ стрелять тем, что раскроет свое присутствие, если откроет огонь и тем самым привлечет внимание истребителей-бомбардировщиков!..
...Прошел слух, будто мои парни подбили около сорока танков противника. Я их урезонил, когда сообщил, что мы не подбили ни одного янки, а наоборот, у нас совершенно вышли из строя две боевые машины. Были бы со мной два или три командира танков и экипажи из моей роты, воевавшей в России, то этот слух вполне мог бы оказаться правдой. Все мои товарищи не преминули бы обстрелять тех янки, которые шли «парадным строем». В конце концов, пятеро русских представляли большую опасность, чем тридцать американцев. Мы уже успели это заметить за последние несколько дней боев на западе."
***
"Я устроил свой командный пункт в бомбоубежище завода. Я узнал от одного гражданского, что часть гражданского населения сотрудничает с врагом, другая часть — с нами. Мне не составляло труда понять, что люди там чувствовали апатию и устали от войны, но что они выдадут врагу своих же соотечественников — в это я сначала не хотел верить. Вначале мы тоже позволяли людям бегать к янки, если они хотели чем-нибудь от них разжиться. Мы не проверяли никого, кто приходил назад. Однако вскоре я заметил, что американцы всегда стреляют туда, где находилась моя самоходная установка, даже если им совсем не была видна цель. После этого мы, естественно, прекратили хождение к врагу.
Практически все наши легковые автомобили «кюбель» были выведены из строя. Поэтому мы решили однажды вечером пополнить свой автопарк за счет американского. Никому и в голову не приходило считать это героическим поступком! Янки ночью спали в домах, как и полагалось «фронтовикам». В конце концов, кто бы захотел нарушить их покой! Снаружи в лучшем случае был один часовой, но только если была хорошая погода. Война начиналась по вечерам, только если наши войска отходили назад, а они их преследовали. Если случайно вдруг открывал огонь немецкий пулемет, то просили поддержки у военно-воздушных сил, но только на следующий день.
Около полуночи мы отправились с четырьмя солдатами и вернулись довольно скоро с двумя джипами. Было удобно, что для них не требовалось ключей. Стоило только включить небольшой тумблер, и машина была готова ехать. Только когда мы уже вернулись на свои позиции, янки открыли беспорядочный огонь в воздух, вероятно чтобы успокоить свои нервы. Если бы ночь была достаточно длинной, мы легко могли бы доехать до Парижа."
***
"Как раз когда я собирался миновать колонну, ужасный взрыв потряс воздух. Все встали, и я увидел, что горит самоходное орудие. Члены экипажа разбежались по округе, потому что подумали, что это прорвались американцы. У меня сразу возникли сомнения. Американцы ночью против танков! И пешим ходом! Нет, это было исключено!
Все были настороже, оружие — наготове. Затем показались фигуры, и я узнал германские каски, некоторые из них были времен Первой мировой войны. Эти храбрецы осторожно пробирались вперед, пока я не разрушил чары и не окликнул их по-немецки. Оказалось, что перед нами был «последний резерв», фольксштурм (народное ополчение)! Эти люди, конечно, никогда прежде не видели германских самоходных орудий и были твердо убеждены, что перед ними — «плохие парни». У одного из них, наконец, не выдержали нервы, и он выстрелил фаустпатроном. Обе стороны легко отделались."
***
"Он также посоветовал мне слазить разок на зенитную башню и «заглянуть им в карты». Ему самому трудно лазить по лестницам из-за костного перелома, и он поэтому ходит с палкой.
Танки янки меня, конечно, интересовали, поэтому я взобрался на зенитную башню. Оттуда я сразу увидел около двадцати танков противника, выстроившихся в аккуратный небольшой ряд на расстоянии примерно двух с половиной километров. Они то и дело давали залп по городу. Я подумал про себя, что нам стоило бы показать этим ребятам разок, что и у нас осталось немного боеприпасов. Если уж они переправились через Большой канал и им пришлось встретиться со столькими ненужными страхами, то им следовало бы предоставить возможность рассказать хотя бы об одном настоящем снаряде, после того как они вернутся домой. Вот такие мы, немцы, подлые люди!
Однако я хотел, чтобы наш «Наполеон» поучаствовал в нашей операции. В конце концов, костные переломы не будут его беспокоить в моем танке. Поэтому я вернулся на командный пункт и передал ему свое приглашение. Он, конечно, не мог сказать нет! С двумя «ягдтиграми», которые я снял с рурской магистрали, мы поехали на небольшой подъем восточнее полигона. Оттуда нам открывался великолепный вид на противника. К сожалению, открывая огонь, я заметил, что янки вообще-то были от нас по крайней мере в добрых трех километрах. Так что у нас ушло слишком много времени на то, чтобы как следует пристреляться. Тем временем вражеские танки заползли в небольшой лесной участок. Они, конечно, быстро затребовали поддержки, противостоя этой «превосходящей силе». Противник не заставил себя долго ждать и открыл огонь снарядами очень неприятного для нас калибра по нашей высоте. Собственно говоря, у меня там не было больше дел, но, как гостеприимный хозяин, я хотел дать коменданту города пережить хотя бы несколько близких разрывов снарядов. Опасность прямого попадания была, конечно, невелика, потому что янки стреляли из дальнобойных орудий. Однако психологический эффект от их залпов был сильнее, чем ожидалось. Наш «фюрер» и великий стратег помчался обратно в свой бункер, забыв про свою палку!"
***
"Сегодня я часто удивляюсь, почему мы просто не позволяли себе сдаться. Очевидно, что все было потеряно, и солдаты едва ли могли продолжать оказывать сопротивление. Но мы не хотели и не могли верить, что все наши жертвы были напрасны. Если бы наши противники проявили хотя бы немного больше отваги, мы, вероятно, капитулировали бы гораздо быстрее. По крайней мере, мы бы могли надеяться на достойное обращение. Однако ни один настоящий фронтовик в глубине души не хотел бы допустить того, чтобы позволить себе раньше времени быть захваченным этими «недоучками», в то время как наши товарищи на Восточном фронте все еще храбро сдерживали русских. "
***
"С нашей позиции нам было видно, как ополченцы фольксштурма покидали свои позиции и потоком устремлялись обратно в город. Война для этих людей окончилась. Американцы без боя продвигались вперед длинными колоннами по рурской магистрали к Дортмунду. В бинокль мне было видно, как женщины и девушки махали «освободителям». Повсюду вдруг стали развеваться белые флаги. Город, совсем недавно спокойный как кладбище, снова оживился. На ум вдруг пришла строчка из «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес» («Германия, Германия превыше всего...»): «Немецкие женщины, немецкая верность...»
Какое нам, солдатам, было дело до других, поднявших белый флаг! Мы не хотели нарушать свою клятву, быть такими же отвратительными подлецами."
***
"Во время своего последнего боевого контакта с противником я впервые должен был сдать деревню в связи с перемирием и всем прочим, что ему сопутствует. Я знал об этом только по слухам. Такой расклад для тех, кто воевал только на Восточном фронте, просто не укладывался в голове.
Мы прикрывали большую деревню. У меня был приказ удерживать ее любой ценой как можно дольше, потому что «рурский мешок» развалился бы после сдачи этого важного пункта.
Американцы, как видно, не ожидали дальнейшего сопротивления и приближались по дороге на своих танках. После того как мы подбили несколько первых из них, другие уже не показывались. После этого из деревни приехал главный врач госпиталя. Он гневно упрекнул меня за то, что мы вздумали открывать огонь. Госпиталь был переполнен. Даже частные дома были забиты ранеными. Главный врач сказал, что вся деревня как большой полевой госпиталь. Тогда мне стало абсолютно ясно, что нам придется убраться без боя, хотя я знал, что «мешок» развалится со сдачей этой позиции.
Несмотря на это, я решил договориться с американцами. Когда отправился к противнику со своим фельдфебелем, у меня засвербило под ложечкой. Это был пережиток от того времени, когда я находился в России. Что тут значил Красный Крест? Однако здесь пушки молчали, потому что обе стороны занимались своими ранеными.
...Меня принял командир танкового подразделения, с которым был еврей-переводчик. Первым вопросом, конечно, был: «Вы из СС?» Я смог успокоить доброго человека. Скорее всего, он считал, что кровожадные негодяи скрываются за формой каждого, кто принадлежит к боевым частям СС. Я уверил его, что мы, танкисты, уже носили «мертвую голову» на своей форме задолго до частей СС.
Затем я высказал свои пожелания, и американский лейтенант поехал со мной в наш корпус в качестве посредника. Во время поездки он не сказал ни слова. Когда я спросил его, принадлежит ли он к такому-то и такому-то бронетанковому полку, потому что этот номер был вышит на его рукаве, он лаконично ответил, что не спрашивал меня о номере нашего полка. Вероятно, его ответ был вполне резонным. Однако я только был удивлен, что американцы шли в бой с номером на униформе. Замечу, что наши знаки различия во время войны не носили.
Все было обсуждено в корпусе, и эвакуация была одобрена. Зачем нам продолжать неразумно ставить под угрозу раненых? Следует заметить, что американцы не взяли сигарету у нашего генерала, не говоря уже о напитках! Неужели они нас так боялись?
Затем было точно спланировано, как американцы займут город, когда мы его оставим. Время перемирия было точно установлено. Я чувствовал себя так, будто был на футбольном поле во время перерыва между таймами!..
...Едва я только выехал из деревни со своими танками, когда русские, бывшие заключенные лагерей, начали грабить население и как звери нападать на гражданское население. Мне пришлось снова обратиться к американцам с просьбой навести порядок. Они навели порядок так, как я и не мечтал. Русские вскоре снова оказались за колючей проволокой. Эти безжалостные меры заставили меня еще больше поверить в то, что западные державы выступят против восточных стран после нашей капитуляции."
***
"Между тем прошло много лет. Вчерашние враги сегодня стали союзниками. На смену ненависти, которую западные державы выплеснули на германских солдат-фронтовиков, ненависти, которую мы продолжали ощущать многие годы после прекращения военных действий, пришло признание того, что этот германский солдат делал не что иное, как выполнял свой долг в течение четырех с половиной лет. Он выполнял его как подобает, храбро и беззаветно. То, что наша собственная страна неоднократно игнорировала этот факт, — отдельная история. Это оставляет пятно на репутации нашего народа на все времена."
***