«Хочется взять в руки пулемет»Разговор с дагестанцем, который приехал в Москву устроить дедушку в больницу
Собрание аксакалов в одном из аварских сел Дагестана состоялось чуть позже собраний на Манежной площади. И обсуждались на нем вопросы совсем не националистического характера – аксакалы решали, везти заболевшего деда Керима в Москву или лечить его в Махачкале.
Марина Ахмедова
поделиться:
размер текста: aaa
Более молодые сородичи, следящие за новостями, приходящими из столицы родины, протестовали – не лучшее время выбрали аксакалы для того, чтобы везти деда Керима в столицу. Но аксакалов, видимо, события на Манежной мало волновали. Собравшись, они постановили: не мелочиться, скинуться всем тухумом и везти деда Керима в Москву. Тухум их решению подчинился. На том же собрании был выбран самый активный и опытный член рода – бизнесмен Расул, который занимается крупным торговым бизнесом в Махачкале, имеет сто наемных сотрудников, но, кроме того, является самым опытным в тухуме ездоком и давальщиком. От слов «нацисты, скинхеды, националисты» аксакалы отмахивались, как от мух. «Не волнуют нас ваши нацисты-мацисты, - сказали они, - только здоровье Керима волнует».
Расул привез деда в Москву и уложил его в больницу. Теперь, сидя в «Елках-Палках» на Третьяковской в компании моей давней знакомой Дарьи, рассказывает мне, как все было. В день приезда у деда Керима пошла носом кровь. Расул вызвал «скорую», несмотря на слабые протесты деда, запуганного националистами. Пообщавшись с бригадой «скорой» дед Керим воспрял – «настолько корректно с ним обращались», несмотря на национальное происхождение. Деда увезли в одну из центральных больниц столицы и уложили в ЛОР-отделение. Но Расул-то знал, что кровотечение из носа – это лишь симптом. Поэтому он вошел в кабинет к лечащему врачу и подробно, используя медицинские термины, объяснил тому, что деду требуется комплексное обследование. «Есть у вас такие возможности?» - спросил Расул под конец. «Есть, и мы все сделаем», - ответил врач. В этот момент Расул достал из своего портфеля из тонкой кожи «денежку» ценностью в пять тысяч рублей, положил врачу на стол, а у него там на столе такая штучка была, и вот Расул ее взял и накрыл ею свою денежку. Врач улыбнулся.
- А какой была эта улыбка? – спрашиваю Расула.
-
читать дальше Типа вот он – кавказский менталитет, - отвечает он. - Да, он смягчился, сразу видно, что заинтересованность появилась. А мне надо было как-то закрепить успех, поэтому я дал ему немного созреть – сходил к деду, потом опять вернулся, спрашиваю – кому сколько дать. Он говорит – пока никому ничего давать не надо. Я отвечаю – хорошо, вы мне скажите, когда надо будет давать, я всем дам.
- Даже не знаю, стоит ли об этом писать, - замечаю я. – Наши читатели скажут, опять эти дагестанцы пытаются все и всех купить.
- Подожди, - говорит Дарья, - моя подруга, москвичка, сейчас лежит в Боткинской больнице и всем платит. И не она одна, вся палата.
- А почему вы не лечили деда у дагестанских врачей? – спрашиваю я.
- Пока к ним подмажешься, - вздыхает Дарья.
- В дагестанской больнице два варианта, - вставляет Расул, - тебя либо вылечат, либо убьют.
Дагестанцы – начиная с президента республики и заканчивая рядовым гражданином – на замечание о том, что в республике взятки берут нещадно, с какой-то молниеносностью спрашивают: «А в Москве не берут?!» Они привыкли к тому, что нужно платить за поступление в государственный вуз, что нужно платить за каждую сессию. «Образовательная мзда» давно сделалась в порядке вещей. Вот только лечиться у врачей с купленными дипломами местное население боится и… едет в Москву, Питер и другие крупные города своей родины – у кого на что денег хватит.
У Расула денег хватает. Он вынимает из того же портфеля тонкой выделки увесистую пачку денег и поворачивает ее в мою сторону пятитысячными купюрами.
- Ну вот, вы говорите, что ваше поведение ничем не отличается от местного, а сами такими пачечками размахиваете, - замечаю я.
- А что? – удивляется Расул. – Я сейчас зайду в метро, на меня нацисты нападут, я их побью, меня заберут в милицию. Чтобы следователю дать, мне же надо на кармане деньги иметь?
Вообще, после корректности бригады «скорой помощи» Расул к москвичам сильно благоволит. Внутренне он старается не поддаваться на провокации, но другое дело – когда нацисты оскорбляют Всевышнего.
- Даже я в свои сорок лет могу поддаться на такую провокацию.
- И что вы сделаете?
- Первое желание - взять пулемет и стрелять, - говорит он, а потом дополняет: - крупнокалиберными.
- А как вы думаете… - начинаю я.
- Это осуществить? – перебивает меня он. – Я не собираюсь.
- Нет! Кто более физически подготовлен?
- А, ну, конечно, мы их порвем. Потому что у русских воинственный дух перемешан с терпимостью. Они ни один народ полностью не истребили. У нас годовалых малышей приводят в гости и учат друг с другом бодаться. Наши – с детства спартанцы. Когда я служил в армии, русские ребята рассказывали, что отцы их предупреждали – первый год тебя будут иметь, второй год – ты будешь иметь. А я, если вообще кризис наступал, советовал нашим ребятам вытащить штык-нож и орать: «Перережу всех на ночь!» Перед этим еще надо было такие глаза сделать – короче, такие глаза, какие у нас есть. А русские боялись реально – какой-то дагестанский чучмек, еще правда зарежет. На нашего бы это не подействовало: «Ах, ты меня, чучмек, зарежешь, да я тебя ногами запинаю!»
- А мне кажется, это – вообще свойство мусульманской культуры, - говорит Дарья. Она русская, но родилась и до 2007 года жила в Дагестане.
- Я сейчас объясню, - снова забирает слово Расул. – В Дагестане идет полная деградация, отсюда – невежество в религии и погоня за деньгами. Все, что было у нас хорошего, ушло. Раньше люди не были такими. Теперь даже слова своего не держат. Потому что с утра до вечера ищут хлеб насущный.
- Банкетные залы, рестораны, кафе, салоны красоты, женщины повально в норковых шубах и бриллиантах, - загибаю пальцы я. – Это они-то ищут хлеб насущный?
- Да, они, потому что у всего есть свой рынок, и эти залы и салоны поддерживать надо, деньги на дереве не растут. Весь город с утра до вечера занимается бизнесом. А что делать? Стабильности никакой. И человек думает наперед, потому что дом детям надо построить, женить их хорошо – свадьбу в банкетном зале сыграть.
- Но в русских деревнях тоже жить не сладко, - говорю я.
- Нетушки! – ликует Расул. – В русских деревнях дочери исполнилось шестнадцать лет, его родители говорят – иди, поступай, живи сама. А нам надо эту девочку отучить в институте, за нее все экзамены посдавать…
- «Все экзамены посдавать»… - повторяю я, добавив в эту фразу как можно больше иронии.
- Да, посдавать. Чтобы замуж ее хорошо отдать. Чтобы завтра ее не снял, извиняюсь, кто-нибудь в баре. Диплом – хорошее приданое. Но работать она не пойдет. У меня три невестки с высшим образованием, они ни дня не работали по специальности. Они на третьем курсе вышли за моих братьев, и братья дотолкали их до пятого курса. Хлеб насущный в России и у нас – разные вещи, - говорит Расул, и на этом месте я не выдерживаю и прошу официанта принести мне меда.
- Дайте я скажу, - говорит Дарья. Она знала, о чем пойдет речь, и ей есть о чем сказать, ведь последних три года, живя в Москве, она писала в основном о московской интеллигенции, вышедшей из Дагестана.
- Вот какое у них есть общее качество, позволяющее интегрироваться в российское общество? - начинает она, имея в виду эту интеллигенцию. - Это то, что они хотят продвинуться в своем деле. У них нет задачи сохранить какие-то тесные семейные связи с родиной. Они – индивидуумы, которые в чем-то молодцы. Особенно это касается тех, кто старше. У них есть желание самовыразиться в работе. Вот живет в Москве историк архитектуры Ханмагодмедов, мало того, что у него жена русская, он и по культуре и по воспитанию – христианин. Те, кто старше, уехали давно, им тогда по восемнадцать было. Они учились и работали здесь, а там в это время происходила исламская революция. Он приедет туда, а там он никому не нужен, никто его не уважает. Или вот директор института философии – лезгин по происхождению, а по виду – Иван Иванович Иванов, благообразный, седой, человек энциклопедических знаний. Но это другое поколение. А молодежь сейчас приезжает сюда от безысходности. Там нет работы, нет реализации. Дагестанская молодежь, видимо, хочет интегрироваться в московское общество, но не может. Парадокс в том, что, вроде, все родственные связи там, но возможностей нет. А здесь для всех одинаковые стартовые возможности, кто хочет, тот найдет себе работу. Не интегрируется совсем уж бычье. Но у москвичей представление-то о дагестанцах складывается не по тем, которые незаметны, а по более яркому меньшинству, которые ходят по пять человек вот в таких шапочках, - Дарья натягивает на голову воображаемую шапочку. – Да, они наиболее яркие, но это – меньшинство, и судить о дагестанцах по ним – все равное, что говорить, будто все русские – быдло. Те, которые здесь работают, не орут, не танцуют лезгинку, вы их не увидите, потому что они – незаметны. У них – русские друзья, русское начальство. А бычье – приехали, уехали. Они и в Махачкале плохо смотрятся – эти сельские ребята, которые в селе из-за строгих традиций ничего не могут себе позволить, а, оказавшись в городе, просто отрываются. А в Москве это в десять раз усиливается – вай, какой город. А те, кому надо выживать, работать, платить за съемную квартиру, они пашут и интегрируются, как миленькие. В конце концов, рыночная ситуация всех уравняет. Вот и все, - выдыхает Полина последние слова своей отповеди.